Шрифт:
«История — сокровищница наших деяний, свидетельница прошлого, пример и поучение для настоящего, предостережение для будущего».
М. Сервантес
«В чём застану, в том и сужу», — говорит Господь.
Пролог
Очаровательны и неповторимы в России вечера. Дурманом опьянённые, как чувственны и томны взгляды. Речи, от которых немеют ноги и кружится
Как трогательны прогулки под луной. И как упоительны те первые прикосновения, да-да, когда тебе всего шестнадцать лет.
Перезвоны колоколов Покровского собора навевают удивительные воспоминания…
Белокаменная Москва второй половины XIX века. Измайлово — красивейшее и излюбленное место царской охоты.
Именно здесь, недалеко от храма, в тишине и зелени с незапамятных времён разрослась усадьба ныне вдовствующей княгини Нины Андреевны Федотовой-Ларской.
Воспоминания
— Батюшки, да что же это делается? — запричитала Агаша. — Всё пришло в запустение. Не заставишь этих обормотов забор подправить. С ночи до утра не просыхают. Виданное ли это дело? Был бы жив барин Прохор Петрович, задал бы им трёпку. А что барыня, они из неё верёвки вьют, — злилась преданная нянька, помешивая варенье в тазу.
Рядом с ней в кресле-качалке полулёжа, время от времени вздыхая, дремала барыня. То вскинет взор, вспоминая ушедшее, то опять прикрывает глаза. Бурчание Агаши не мешало ей, напротив, убаюкивало. Подушки подпирали ноги. Поверх платья нянька набросила плед, то и дело поправляя — ветерок-баловник без спроса нырнул под него и играючи сдувал набок. У ног на траве сторожил любимый пёс. Он дуэтом с барыней дремал, похрапывая, но службу нёс исправно. При малейшем шорохе вздрагивал, живо глазами пробегал местность, будучи наготове в любое мгновение гневно и шумно отогнать нарушителя спокойствия. Едва Дружок, так звали пса, успел появиться на свет божий, заботливый барин — Прохор Петрович — не раздумывая подарил его своей супруге. С тех пор пёсик жил в усадьбе. Хозяйку свою обожал, был предан ей, беспрекословно выполнял все её команды. Верный страж вот уже тринадцать лет бессменно оберегал покой своей любимицы.
Агаша караулила варенье, что-то бурча себе под нос, барыня отдыхала.
— Подремли, Андреевна, всю ночь прокуковала, ворочалась, так и не уснула, бедняжка.
Княгиня не слушала няню, она вбирала в себя аромат свежескошенной травы и от обилия запахов разморилась. Так незаметно очи сомкнулись, преисполненная умиротворением и негой, Нина Андреевна уснула. Сладкий сон-проказник унёс её в далёкие, неповторимые годы блаженства — беспечного детства, отрочества… Вдруг сильная вспышка растормошила память, барыня не заметила, как погрузилась в воспоминания давно минувших дней.
С чего всё начиналось
У кладбищенской ограды стояла мёртвая тишина, на своём языке она настойчиво внушала мне, что всё лучшее в моей жизни уже произошло и ждать чуда не следует. Силой навязывала мысли, от которых хотелось бежать. Они отравляли ядом душу. Рыдания и вопль рвались наружу, я с трудом сдерживала крик: «За что?»
Для радости не было повода. А ведь мне в воскресенье минуло всего шестнадцать…
— Схоронили мамку вашу. Недолго она вдовствовала. Всё горевала, сердешная. Видать, батюшку вашего
— Да, няня. И папенька её очень любил. — Я горько плакала.
— Вот и говорю. Теперяча они опять вместе: Андрей Гаврилович и Надежда Тимофеевна. Глядите, могилки близко-то как. А вот почему Антонина ушла? Никак в толк не возьму.
— Не знаю. Не рви ты мне душу.
— Простите, барышня. Не хотела, всё никак не привыкну, да и где мне понять. — Агаша из-под густых бровей посмотрела на меня. — А что ваш братец, почему не прибыл на похороны?
— Не знаю точно. Не отпустили, наверное. Он подневольный. После окончания учёбы служит в полку специального назначения при государе императоре. Тётушка — княгиня Софья Гавриловна — прислала короткую записку, что не поспеет проводить матушку, захворала. Приедет могилке поклониться, как состояние позволит.
— Хорошо бы. А то вы всё одна.
— Да, одна. Подамся к крёстной.
— Игуменья знает, что матушка померла?
— Нет, не успела написать ей. Всё так быстро случилось. Я и опомниться не успела.
— Поезжайте, барышня, в монастыре и душе легче станет. Отдохнуть вам надобно. Столько всего откуда ни возьмись, и всё на вас свалилось.
— Дождусь Василька и поеду.
— Помогу вам собраться в дорогу.
— Хорошо, няня, я и сама справлюсь. Устала небось.
Заберу тебя в Петербург
Василия отпустили в кратковременный отпуск, и брат нагрянул ко мне.
— Ниночка, голубушка, наконец свиделись! — Вася отдал няне вещи и бросился расцеловать меня.
— Василёк, как хорошо, что ты приехал, истосковалась без тебя! — Мы обнялись.
— К сожалению, я ненадолго.
— Да? И я опять буду одна дни и ночи коротать?
— Не грусти, моя миленькая. Мы что-нибудь придумаем. Ну хочешь, перебирайся в Петербург, у Софьи Гавриловны места на всех хватит. Думаю, она тебе будет очень рада. Ей тоже одиноко.
— А что я там буду делать?
— Как что? Это же Петербург! В оперу поедем, на балы, когда приеду на побывку. После восстания и казни редко отпускать стали.
— С тех самых пор тянется?
— Да. И сосланных уже давно амнистировали, а военным послабления не сделали. Служба, Ниночка.
— Жаль, что не сделали.
— Батюшка рассказывал, его отец тяжело переживал тот период, близко к сердцу принял. Сколько людей пострадало, и все нашего сословия — дворяне. Разве плохого они желали своему народу, отчизне? Их чаяния и устремления логичны и понятны. Нужно было выждать. Восстание было преждевременным, как оказалось. А лучшие умы сгинули на эшафоте, другие — жестоко наказаны… — опечалился Василий.
Он говорил очень эмоционально, вкладывая часть своей души. К тем событиям питал двойственные чувства, они в некотором роде касались его мечтаний. Но офицер Ларский был человеком долга и не позволял себе вольные мысли, к тому же зачем сестре лишние волнения?
— Василёк, то, что ты рассказываешь, было давно. Отношения к этому не имеешь. Мы родились в период правления другого царя. Так что и переживать не о чем.
Брат молчал.
— Государь император потребовал, чтобы полк специального назначения всегда был в полном составе. С тех пор ничего не изменилось. Больно за цвет общества. Результата-то не было. Папенька много об этом говорил с матушкой.