Искушение
Шрифт:
— В конце коридора комнаты настоятельницы монастыря и её помощницы. Внизу живут послушницы. В правом крыле — гостевые. Когда принимаем паломников, они находятся там. Не спеша познакомитесь со всеми помещениями и запомните, где что расположено.
— Да, спасибо.
Позднее я узнаю, что этот вход запасной и только для служителей монастыря. Во флигеле, куда мы пришли, проживали лишь послушницы.
Когда мы достигли конца длинного коридора, моя проводница сказала:
— Ну вот, почти пришли. Пройдёте пять шагов вперёд и наткнётесь на высокие двери. Это и есть покои игуменьи, здесь она работает, принимает
— Спасибо, Глаша.
— Пойду я, много работы.
— Да, пожалуйста. Благодарю за помощь.
— Спаси Господи, — проронила моя спутница, опустив глаза, и быстрым шагом покинула меня.
Я прошла немного вперёд, наткнувшись на высокие двери.
— Пришла, — обрадовалась я, постучавшись косточками пальцев.
Дверь открылась, на пороге появилась моя крёстная. От неожиданности она сложила ладони и воскликнула:
— Девочка моя приехала! Слава тебе, Господи! — обрадовалась Наталья Серафимовна, увидев меня, и перекрестилась.
Я бросилась к ней в объятия и зарыдала на груди.
— Что ты, что, моя ясная? Почему плачешь? Я чего-то не знаю?
— Матушку схоронили, не успела вам написать, — сквозь рыдания вымолвила я.
— Боже спаси, какое несчастье! — Крёстная обняла меня и завела в комнату. — Успокойся, моя милая, и рассказывай. О кончине отца твоего весточку получила, не успела приехать — больных сопровождала в лечебницу, поздновато вернулась. А тут… Беда такая настигла. Как же так? Что вдруг?
— Ничего не знаю. Никто не знает. Всё произошло после похорон батюшки. Матушке нездоровилось. Откуда ни возьмись приехал какой-то человек выразить соболезнование. Сказал, что близко был знаком с отцом. Они сидели, разговаривали, Антонина с ними чай пила. Ночью матушке совсем стало худо. К утру она отошла, и вслед за ней — сестра.
— Ниночка, девочка, мне не нравится эта история. Без причины люди не умирают вот так, тем более молодые. А кто этот человек?!
— Не знаю. Я его не видела. В тот день меня дома не было. Подруга матушки — Настасья Павловна, вы её знаете, забрала меня к себе на денёк после того, как схоронили батюшку. Няня поведала, когда я вернулась.
Крёстная посмотрела на меня сосредоточенно и тяжело вздохнула.
— Это твоё и наше счастье. Молодец, Настасья, что увела к себе. Господь её послал. Так Он сохранил тебе жизнь.
— А их, их зачем забрал?! — вырвалось у меня сквозь рыдания.
— Не знаю. Со временем правда проявится, мы узнаем, кто этот человек и зачем приезжал. Потом другие факты всплывут. Всё тайное когда-то становится явным, — произнесла задумчиво крёстная. Я заметила, что она отдалилась от меня. Дорога к её мыслям мне была заказана до поры до времени.
— Вы полагаете, это он… — нарушила я её уединение.
— Утверждать не могу, но сердцем чую. Ты многого не знаешь, моя девочка. — Крёстная говорила медленно, растягивая слова, о чём-то напряжённо думая.
Тогда я не обратила внимания на сказанное ею. А зря.
— Где же я его искать буду? И след простыл. В глаза не видела. Нянька послала к Настасье Павловне человека, чтобы сообщил о том, что случилось. После этого она привела меня домой. Я в полуобморочном состоянии пребывала. Ни говорить, ни пить, ни есть не могла. Отказывалась от всего, когда няня приносила в мою комнату. Агаша всё причитала, что прямиком пойду
— Плохие вести ты привезла.
— Да, плохие.
— Поживи в монастыре, успокой душу, приведи мысли в порядок, потрудись на благо Господа нашего, а там, глядишь, легче на сердце станет и переживёшь невосполнимую утрату. Подумаю тем временем, что дальше делать будем.
— Вы полагаете, смогу успокоиться и смириться?
— Не об этом толкую. В делах мирских труднее душу успокоить. В монастыре для этого созданы условия. Не уговариваю тебя остаться здесь навсегда.
Она замолчала. Я видела, что назойливые мысли не давали ей покоя, теребя сознание.
— Что толку в разговорах? Погости, а там сама решишь, что для тебя лучше.
— Дорогая крёстная, для этого я приехала. Вы — родной человек, плохого не подскажете. Поживу с вами и к Васильку поеду. Тяжко мне одной в имении.
— Поступай, как душа велит, милая моя. Я с тобой в делах праведных и в молитвах. Немного освобожусь, навестим могилки матушки твоей, Антонины и отца. Нынче дел много.
Наталья Серафимовна обняла меня, сердцем обогрела, и мне стало немного легче.
Затворническая жизнь
Монастырский уклад строг, однообразен, и далеко не каждый смертный способен его осилить. Этот непростой выбор люди делают осознанно, самостоятельно, обжалованию и жалости он не подлежит. Всё расписано по минутам, думать некогда, следует трудиться во славу Всевышнего упорно и ежедневно в поте лица своего. В перерыве между молитвами и трапезами послушницы работают. Ни на что другое времени не остаётся.
В основном отношения в этом замкнутом пространстве строились на взаимопомощи и взаимовыручке, но встречались среди послушниц вредные, злые, завистливые люди. Здесь, как нигде, ярко и выпукло вскрывались самые болевые точки, выявлялись закоренелые недостатки монахинь — отзвуки прошлой жизни в миру. Одними молитвами не избавиться от старых привычек. Настоятельница советовала новым девушкам пожить в монастыре, поработать, привыкнуть к внутреннему распорядку и только после испытания принимать окончательное решение. Никто никого не неволил. Случалось, что девушка не справлялась, не выдерживала и возвращалась к обычной жизни. Наталья Серафимовна с благословением отпускала.
Мне приходилось очень нелегко. В силу того обстоятельства, что настоятельница монастыря — моя крёстная, требования ко мне предъявлялись на порядок выше, и спрос иной. Трезво оценивая создавшуюся обстановку, я не желала, чтобы по углам шушукались: «Игуменья делает для неё исключение, поблажки, поэтому поощряет».
Послушницы пищу готовили сами. Меня специально ставили на самые проблемные, трудоёмкие участки работы, которой я никогда не занималась и не была к ней приучена. К примеру, на кухне драила огромные чаны, в которых варили щи и супы, а на Рождество — кутью. Соскребала гарь с чугунной посуды, в ней жарили овощные котлеты и разогревали лапшу. Убирала подсобные помещения, и на земле находилась работа. Руки превратились в сплошные раны, мокнувшие волдыри, которые, с трудом подсыхая, превращались в многослойные корки. Кожа приобрела воспалённый вид и выглядела ужасно. Я не узнавала свои руки. Наталья Серафимовна наблюдала за мной, успокаивала, лечила мои раны, но от работы не освобождала. Спустя время она скажет: