Искушение
Шрифт:
– Заходи, Федор Васильевич, – попросил царь.
– Я, Василий Иванович, как ты просил, привел к тебе Ивана Никитовича Алексеева и Сергея Борисовича Протасова.
– Пусть заходят, – велел Василий Иванович. Стольник поклонился в пояс и пропустил вперед себя приглашенных. В кабинет вошли двое ладных мужчин. Оба широкоплечие, среднего роста, крепкого телосложения. Иван Никитович был темноволос, с коротко стриженой бородой, с живыми карими глазами.
Протасов же был полной противоположностью ему. Лицом был светел, с волнистыми светло-русыми волосами, с красивой вьющейся бородой. Пришедшие в нерешительности остановились у двери, но царь ласково пригласил их присесть на обитую голубым бархатом широкую лавку.
– Иван Никитович, ты уже знаешь, о чем будет идти речь. Нам нужны люди, которые бы служили у Болотникова и сообщали нам необходимые сведения: что
Алексеев и Протасов встали, молча поклонились в пояс и ушли.
Василий Иванович походил по кабинету, поглядел несколько раз в окно, размышляя о чемто, но вскоре спохватился:
– Сегодня я пригласил думных бояр на совет, скоро уже собираться будут. Ты, Дмитрий Иванович, не уходи. Сегодня, братец, я чувствую, разговор с боярами будет нелегкий.
После полудня в Грановитой палате собрались думные бояре. Они чинно расселись по лавкам, разделившись на два лагеря, сторонников и противников Шуйского. Противные стороны буравили друг друга обжигающими взглядами. Федор Иванович Мстиславский шептал на ухо Дмитрию Ивановичу Шуйскому, показывая глазами на Василия Васильевича Голицына и Захария Федоровича Ляпунова:
– Совсем бояре совесть потеряли, твердят одно везде против царя: самовыдвиженец да самовыдвиженец. Я уж им говорил: отступитесь, бояре. Сами ведь на площади крикнули Василия Ивановича.
Дмитрий Шуйский молча слушал, почесывая бороду, затем, усмехнувшись, молвил:
– Ничего. Дай срок! Придет время, они у нас в Приказе тайных дел по-другому заговорят.
Василий Голицын, пихнув под бок Ляпунова, тихо сказал:
– Вон уже Федор Иванович на нас с тобой брату царя жалуется. Говорил я тебе, Захарий, перестань языком трепать. Неровен час, выгонят наши с тобой семейки из подворья и сошлют в Сибирь. Вот там я и посмотрю, какие ты будешь песни петь про самовыдвиженца.
Захарий испуганно завращал глазами, начал озираться по сторонам.
– Вот-вот, трепать языком поменьше будешь, – язвил, усмехаясь, Василий Васильевич.
Шуйский наклонился над столом, внимательно рассматривая кучу грамот, которые только что принес гонец. Царь, казалось бы, не обращал внимания на то, что происходит в палате, но его чуткое ухо ловило каждый звук, каждое слово, которое произносили бояре.
И вдруг, по неосторожности, среди противников Шуйского громко прозвучало слово «самовыдвиженец». В кабинете царя наступила гнетущая тишина. Василий Шуйский поднял голову, лицо его побледнело. Он внимательно вглядывался подслеповатыми глазами в бояр, пытаясь понять, кто же это так дерзко произнес ненавистное ему слово. Бояре опустили головы, некоторые даже втянули их в плечи, стараясь не встречаться с взглядом государя. Всех страшил гнев царя.
Наконец, Василий Шуйский с трудом произнес, превозмогая комок обиды, который встал у него в горле:
– Что ж вы, бояре! Когда было туго, когда поляки вместе с самозванцем привели государство в упадок, вы были рады отдать мне трон! А теперь считаете уже меня чуть ли не самозванцем. Кто вас неволил на Соборной площади кричать мое имя? Могли бы выкрикнуть Голицына или Романова! Зачем просили меня сесть на трон? А теперь треплете языками: «самовыдвиженец да самовыдвиженец»! Вы что думаете, государством править – это шуточки? Вы мне обещали помогать! А кроме разговоров, я пока помощи от вас никакой не вижу. Наступил час наших испытаний! По всей России чернь, работные люди, крестьяне поднимаются против нас и хотят идти на Москву, чтобы опять поставить какого-то самозванца. Пока мы еще не знаем, кто это, но вся смута идет вновь из Путивля. Там уже целая армия приверженцев Дмитрия. Они готовятся идти на Москву. Вы что думаете: вся эта чернь придет в Москву и будет вас в макушечку целовать? Нет! Они нас всех перевешают на Спасских воротах. Поэтому не враждовать нам сейчас надо, а найти способ, как отбиться от наших врагов. Надо готовить полки для отражения нового самозванца и уже сегодня решить, кто их поведет на супостатов.
Тут вставил слово Дмитрий Иванович Шуйский:
– У нас немало достойных воевод. Взять Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, племянника твоего – он хоть и молод, но умен и знатно ратное дело разумеет. Или Михаил Алексеевич Нагой – князь, боярин. Много у нас, Василий Иванович, достойных воевод, чтобы победить смутьянов.
Царь стукнул посохом об пол, требуя тишины, отдал грамоту стольнику – князю Юрию Дмитриевичу Хворостинину. Тот медленно стал зачитывать указ, в котором говорилось: боярину Федору Ивановичу Мстиславскому с его Большим полком, что в Серпухове, да боярину князю Михаилу Федоровичу Кашину, а также с Передовым полком боярину князю Василию Васильевичу Голицыну, боярину Михаилу Алексеевичу Нагому, боярину Ивану Ивановичу Голицыну и многим другим полкам, возглавляемым знатными боярами, выступить в поход в ближайшее время против Болотникова.
Когда указ был зачитан, в палате наступила тишина, но вот раздался голос Юрия Никитовича Трубецкого:
– Это же война!
– Да, война! – жестко ответил Шуйский и продолжил: – Мало того, война со своим народом, которого, как овец, ведут самозванцы, обещая им золотые горы. Конечно, здесь не обошлось и без участия поляков. Их притязания на русский престол продолжаются. Сейчас нам, бояре, не распри меж собой начинать надо, а объединяться и всем вместе дать достойный отпор бунтовщикам, чтобы прекратить смуту в нашем государстве.
10
После обеда город Чернигов пришел в движение. Во всех церквях звонили колокола, народ торопливо спешил на центральную площадь, к Приказной палате, где находился воевода Андрей Алексеевич Телятевский. Всем хотелось узнать, почему такой переполох. Торопились, недоумевали, переговариваясь меж собой.
– Что случилось-то? Куда вы бежите сломя голову? – открывая дверь своей лавчонки, крикнул торговец, с удивлением глядя на мимо спешащих людей.
– Недосуг нам рассказывать. Иди и сам посмотри, – отмахнулся спешащий мимо мастеровой.
– Говорят, будут приводить всех горожан к крестному целованию на верность царю Василию Шуйскому! – крикнул пробегающий мимо казак, придерживая саблю.
Лавочник второпях закрыл дверь и тоже заспешил на площадь.
На высоком крыльце Приказной палаты стояли посланники царя Василия и князь Андрей Алексеевич Телятевский со своими воеводами и дьяками.
Воевода Телятевский был высок, с окладистой седеющей бородой, высоким лбом, с умными зеленоватыми глазами, которые как бы всматривались в окружающий мир с любопытством. Он с напряжением вглядывался в толпу собравшихся людей, стремясь определить настроение людей, а от этого, согласно обстановке, действовать. Для него необходимо было решить: взять сторону царя Дмитрия или принять присягу и привести к ней всех горожан на верность Василию Шуйскому, которого он терпеть не мог и не считал достойным быть государем. Кроме того, по его милости он был сослан из Москвы в этот забытый Богом уголок воеводой. Его поместье под Москвой занял брат царя, а он, князь-воевода, который верой и правдой служил еще Ивану Грозному, Борису Годунову, теперь был выслан со своей семьей в этот городишко. Сейчас в душе князя было полное противоречие его мыслей и желаний. Как опытный воевода, он понимал, что если встанет на путь борьбы с царем и его государственной машиной, то едва ли окажется в выигрыше. А в душе все-таки теплилась надежда. Ведь Гришка Отрепьев смог же прийти к власти, и не будь он дураком, а дальновидным политиком, царствовал бы по сию пору. Все это понимал воевода, но глаза застилала месть, месть за то, что жил он теперь в небольшом каменном домике со своей женой и рано овдовевшей дочерью Марией. Вместо прежней роскоши и изобилия теперь вынужден был во многом отказывать себе. Не мог князь Андрей простить Шуйского за свое унижение и нищенское существование. То, что он служил самозванцу, так ему служили все, в том числе и Шуйские, а теперь он, прослуживший столько лет престолу, оказался хуже всех и на задворках России. Нет, присягу Шуйскому, этому плюгавому самовыдвиженцу, он давать не будет. Будь что будет. Присягать он будет вновь появившемуся царю Дмитрию, может, новому самозванцу, а может, и нет. Но вот главный воевода царя Дмитрия, о котором он был наслышан немало, ему пришелся по нраву. Знал князь, как Иван Болотников всех в Путивле привел под свою руку и теперь из всех неуправляемых отрядов служивых людей создал организованную армию, способную идти на Москву. Это подкупало князя, и он уже внутренне для себя решил идти с Болотниковым. Сегодня нужно было сделать только первый шаг.