Искушения Господа нашего Иисуса Христа
Шрифт:
В восьмом веке воззрения Феодора Мопс. на искушения Иисуса Христа были повторены адопцианами, которые учили, что Христос Иисус, как человек, по всему наш брат, был усыновлен Богом подобно, как усыновляется им каждый христианин, что Он, по самому рождению, от человеческой матери, имел природу ветхого человека, и подлежал закону греха и проклятию за грех — смерти.
В нашем столетии учение об уподоблении Христа людям до принятия похоти имеет горячих защитников в лице германского богослова Готфрида Менкена и английского Эдуарда Ирвинга. По мысли того и другого, Христос Иисус должен был уподобиться нам более всего в том отношении, в каком мы более всего нуждаемся в изменении: в Нем надлежало быть противоборству между плотию и духом, так как мы страдаем от похотей плоти; Он должен был принять нашу испорченную природу, чтобы переродить ее в Себе Самом чрез действительную душевную борьбу; Он должен был победить искушения похоти силою одной веры без всякой иной помощи, кроме той, какую и всякий благочестивый человек может получить от Бога. Ему надлежало, по Менкену, принять смертное тело, или плоть, — тело, для которого, по крайней мере, были возможны грех, страдание и смерть, а последняя даже необходима. Если бы Он не принял такого тела, то Он не был бы подобен потомкам Адама, поскольку для последних существенны греховность и смертность. В таком–то греховном и смертном теле Христос совершил искупительный подвиг, с одной стороны проявляя в нем святую жизнь, с другой — принеся Самого Себя безгрешным Богу в крестной смерти, как жертве за грех. По словам Ирвинга, Христос принял плоть, в которой соединились немощи, грех и вина всякой плоти; Он понес смерть, как удел, неизбежный для Его „падшей“ природы, хотя лично Он был человеком безгрешным; Он понес высшую степень того гнева, которому подлежала греховная плоть и кровь [136] ).
136
Dorner, System etc. 2/1, 462–463; Bruce, 250–254.
28. То направление богословской мысли, по которому Господу Иисусу для полного уподобления людям надлежало быть причастным
137
De peccat mer. et remise. lib. 1, 31.
138
Op. imp. lib. VI, 40.
139
Op. imp. lib. IV, 104.
140
Immaniter, Iuliane, blasphemas, coaequans carnem Christi ceterorum hominum carni Op. imp. IV, 60.
141
Contra Juhanum pelag. lib. V, 15.
142
Op. imp lib. IV; 57.
143
Quisquis credit carnem Christi contra spiritum concupisse anathema est. Op. imp. lib. IV, 47.
144
Op. imp. lib. III, 210; lib IV, 61, de nuptiis et concupisse. lib. I, 24; lib. II, 2; contra Julian. pel. lib. V, 9.
145
Op. imp. lib. IV, 84.
146
De pecc. merr. et rem. lib. II, 17, 27/
147
Ibid. lib. II, 17, 27; 24, 38.
148
Op. imp. lib. IV, 87.
Самое нравственное совершенство человека бл. Августин полагал не в победе над страстями, а в свободе от них. А если бы чистота и совершенство, думал он, состояли в победе, то в таком случае tanto quisque erit in virtute laudabilior, quanto fuerit in carne libidinosior, и Христу, как самому высшему по добродетели из всех людей, надлежало бы быть и по плоти самым страстным libidinosissimus [149] .
Но если борьба с похотью не входила в нравственную задачу Христа Иисуса, то в чем же состояли Его искушения? Бл. Августин, отвергая мысль об искушениях Христа похотью, сам однако в похоти, или в обольщении, видел единственный путь, которым диавол может приступать к человеку в качестве искусителя. Поэтому отрицание похоти во Христе было для него вместе отрицанием действительности искушений. По христологии бл. Августина искушения Иисуса Христа не только не имели, никакого значения ни для Его нравственного совершенства, ни для Его искупительного служения, но даже были для Него невозможны. Диавол, как искуситель, не мог приближаться ко Христу: его предложения не могли быть для Христа искусительны. Диавол только мог нападать на Христа, как начальник смерти: смертное во Христе — вот что делало возможным какое бы то ни было соприкосновение диавола со Спасителем. Победа Искупителя над смертью была единственною Его победою над диаволом [150] .
149
Ibid, lib. IV, 49, 52, 53.
150
Cui se ipse quoque lentandum praebuit, ut ad superandas etiam tentationes ejus mediator esset, non solum per adjutorium, verum etiam per exemplum. At ille primitus ubi per omnes aditus ad interiora moliens irrepere, expulsus est, post baptisma in eremo completa omni tentatione illecebrosa, quia vivum spiritu spiritu mortuus non invasit, quoquo modo avidus mortis humanae convertit se ad faciendam mortem quam potuit,, et permissus est in illud quod ex nobis mortale vivus Mediator acceperat. De Trinitate, lib. IV, 13, 17 (t. 8). Quomodo victus est (diabolus)? quia cum in eo nihil morte dignum inveniret, occidit eum tamen. Ibid. lib. ХIII, 14, 18. Et ubi potuit aliquid facere, ibi ex omni parte devictus est, et unde accepit exterius potestatem Dominicae carnis occidendae, inde interior ejus potestas qua nes tenebat occisa est… Ille qui spiritu vivus carnem suam mortuam resscitavit, verus vitae Mediator, illum spiritu mortuam et mortis mediatorem a spiritibus in se credentium foras misit, ut non regnaret intrinsecus, sed forinsecus oppugnaret, nec tamen expugnaret. Ibid. lib. IV, 13, 17.
Подобным образом Св. Григорий Двоеслов отличие искушений Христа от наших видел в том, что наши искушения оставались для Него совершенно внешними. Мы, пишет он, впадаем в искушение по большей части так, что услаждаемся грехом, или бываем согласны на него, потому что, рожденные от греховной плоти, мы в себе носим причину того, что должны выдерживать борьбу. Но Бог, воплотившийся в утробе Девы, пришел в мір без греха и потому не имел в Себе никакой борьбы. Посему Он мог быть искушаем внешним наущением; но услаждение грехом не убило души Его и потому всякое диавольское искушение отвне не проникало внутрь Его души [151] .
151
На еванг. Беседа ХVI.
Воззрения блаженного Августина усвоены католическим богословием, которое учит, что человеческая святость Христа была проявлением Его божественной святости, что в силу этого Он был изъят от действия греховной похоти, свободно управлял движениями Своей души, всегда согласными с волею Отца небесного, и что поэтому евангельские повествования об искушении Иисуса Христа от диавола нужно понимать в смысле чисто внешнего искушения [152] . — В этом учении характерно то, что область искушений ограничивается действием похоти: с отрицанием похоти теряется действительность искушений.
152
Gousset, 278–279: Ainsi, quand il est dit dans l’Evangile qu’il a 'et'e tent'e par le d'emon, cela doit sentendr'e d’une tentation purement ext'erieure… 279. Cnfr. Cornel. a Lapide: Sicut sol nubes dissipat, sic et Christus omnes diaboli tentationes. In Mat. 98; Klee:… in dieser Vollkommenheit war Christus auch innerlich ohne alle Versuchung… Wer in Christo eine Versuchung oder Versuchlichkeit statuirt, der erklart ihn damit f"ur selber erlosungsbedurftig und l"augnet seine Erloserw"urde. Gegen die Unversuchlichkeit ist nicht die Versuchung in der W"uste, von welcher die Evangelisten berichten, indem diese nicht in, sondern ausser ihm enstand und hlieb, sein Inneres auch nicht einen Augenblick davon bewegt wurde 524–525.
Исходя из таких же взглядов на силу человеческого искушения, известный протестантский богослов Шлейермахер [153] отрицал во Христе всякую борьбу. Он считал невозможным, чтобы в человеке, в котором когда–либо имела место какая бы то ни была внутренняя борьба, совершенно могли уничтожиться следы этой борьбы, чтобы был образцовым тот, в ком обнаружились бы хотя легкие следы такой борьбы. Действительность искушений Щлейермахер хочет объяснить безгрешною восприимчивостью человеческой природы к противоположностям приятного и неприятного. Во Христе, по его словам, могла иметь место, как безгрешная, смена удовольствия и неудовольствия, но не вызывая· борьбы, следовательно не в качестве определений воли, а в смысле следствия решений воли, независимых от чувствований удовольствия или неудовольствия. Удовольствие и неудовольствие не сопровождаются борьбою, но бывают простым следствием свободных определений воли до того момента, до которого они имеют характер простого ощущения или чувства и с которого они начинают переходить в похоть или отвращение. В приближении похоти или отвращения и состоит по Шлейермахеру, искушение [154] .
153
Догматика Шлейермахера, при ближайшем рассмотрении, оказывается цепью взаимных противоречий. Этим объясняется, почему среди его крайне протестантских воззрений встречаются крайне католические.
154
§ 93, 4, s. 39–40; § 98. 1, s. 86–88.
Но очевидно, что явление, которое начинается удовольствием и кончается похотью, остается безгрешным лишь до того момента, пока оно не становится борьбою, или искушением; оно может дать только греховное искушение.
Сопоставление христологии Августина с противоположными ей воззрениями на безгрешность Иисуса Христа весьма поучительно. Эта христология в своей критической части, направленной против Юлиана, является твердо обоснованною и в некоторых отношениях несомненною до очевидности. Похоти во Христе быть не могло [155] и Он не мог искушаться ею. Но положительная часть христологии Августина оказывается вполне беззащитною против возражений Юлиана: подобие Христа людям и действительность Его искушений в ней, равно как в католических системах и в учении Шлейермахера, потеряна из вида. Если бы обольщение злом составляло главную силу искушения и похоть — его главный вид, то Христос для, подобия людям должен был бы искушаться похотью. Такое взаимоотношение двух противоположных воззрений на безгрешность и искушаемость Иисуса Христа, как нельзя более, доказывает непригодность одинаково принятого в них критерия действительности человеческих искушений.
155
В этом отношении воззрения Августина и именно с осуждение Феодора Мопсуестского были авторизованы определением 5 вселенского собора: , …. .
29. Принимая критерием действительности искушений обольщение злом, невозможно примирить безгрешность Христа с реальностью Его искушений, даже при полном и одинаковом внимании к той и другой. Поучительный пример в этом отношении представляет Ульман. Вопросом о безгрешности Христа вообще и в его отношении к искушениям Христа, частнее, этот ученый занимался долго; его главный труд по этому вопросу [156] Ueber die Sund losigkeit Iesu имел еще при его жизни несколько, с постоянными изменениями, изданий и глубоко ценится многими и многими западными учеными всяких направлений. Можно сказать, что воззрения Ульмана свойственны всему протестантскому богословию. — Преимущественною задачею своего труда Ульман ставил примирение безгрешности с искушаемостью и в этих именно целях подвергал свои воззрения изменениям в частностях. — Имея в виду слова апостола Павла, что Христос был искушен во всем, кроме греха, Ульман [157] отыскивает границу, переходя которую искушение становится грехом. В происхождении греха он различает следующие моменты: 1) den Gedanken des B"osen, поскольку зло только умопредставляется духу, проходит, так сказать, пред его глазами; 2) die Lust des B"osen, поскольку оно возбуждающим образом действует на чувство и фантазию и 3) den Willen des B"osen, поскольку оно становится внутренним, а при благоприятных обстоятельствах и внешним действием. Der Gedanke des B"osen — не злая мысль, а мысль о чем–либо злом — сама по себе безразлична по отношению к греховности, но бывает злою, если нарождается в душе самого человека, потому что в таком случае она предполагает извращенность суждения и нравственных принципов, или если она, появившись совне, встречает в душе участливое расположение, потому что в таком случае она утверждается внутри человека и из области мысли распространяется на другие области души. Мысль о злом сама по себе не зла, также, как не зла и не может быть причиною зла чувственность сама по себе. — Искушение, по Ульману, есть всё так действующее на свободное существо, что чрез это жизнь последнего может пойти путем удаления от Бога и направиться на злое. Быть в состоянии искушения значит принять впечатление, которым можно определить себя на зло. Искушение наступает с того момента, когда зло, исходя из какого–нибудь пункта внешней или внутренней жизни, так представляется человеку, что может быть им непосредственно воспринято. Когда приступающее зло начинает производить действительное впечатление на настроение, когда оно становится так или иначе определяющим жизнь, тогда — и только тогда — искушение становится злом, тогда — и только тогда — наступает и может наступить борьба. Когда же зло только мыслится каким–либо существом, как нечто внешнее, тогда для него и в нем оно не бывает злом. Ложные представления о мессианском служении, как его понимал еврейский народ, и были искушением для Христа, когда Он сознал эти представления, когда Он, готовясь к мессианскому делу, подумал о том, что ожидают от Него Его современники. Такое искушение прошло для Христа без греха, во–первых потому, что искусительная мысль появилась в душе Христа совне: ложная мессианская идея была для Него фактом, а мысль о факте не может запятнать и святости Божией; во- вторых, потому, что мысль становится злом, когда она возбуждающим и определяющим образом действует на чувство и волю, а Христос оттолкнул искусительные мысли без всякой медлительности, без всякого колебания, так что искушение продолжалось только момент.
156
Кроме того Ульман писал по тому же вопросу журнальные статьи.
157
Ss. 100–112.
Но если мысль о злом, как о факте, не может, запятнать святости Бога, Который даже необходимо созерцает всю сумму мирского зла (das Denken einer Thatsache, auch wenn sie bose ist, kann ja nicht s"undhaft sein, — sonst w"are auch Gott nicht heilig, der die ganze Summe des B"osen "uberschaut) [158] , но Который не искушается злом (Иак. I, 13), то, очевидно, она сама по себе еще не составляет искушения. Искушением она становится с того момента, с которого начинается борьба, с которого приступающее зло начинает производить действительное впечатление на настроение, но тогда и само искушение становится злом. Мысль о злом не может быть искушением Безгрешного; она может быть искушением только для того, в ком встречает расположение ко греху, в ком сталкивается со страстью, или похотью. Следовательно, если всякое искушение начинается мыслью о злом, то Христос или имел в Себе похоть и тогда Его искушения могли быть действительными, или же, не имея похоти, совершенно не мог испытывать искушений. В раннейших статьях и первых изданиях своего труда Ульман, незаметно для себя, усвоял Христу способность обольщаться страстью. Один из его немногих критиков, Устери [159] , довел до ясного сознания Ульмана, что с его точки зрения необходимо признать во Христе , как условие действительности искушений. Тогда Ульман, устраняя от себя эту мысль о страсти во Христе, постепенно и механически исправляя свой взгляд, пришел к таким выражениям, которые не допускают действительности искушений Христа. И это он сам сознал. Он понял, что мысль о злом для того, кто не имеет расположения ко злу, не может быть искушением, что теоретический выбор между ложною и истинною мессианскою идеею еще не был бы искушением; для сего надлежало, чтобы ложная, мессианская идея имела что нибудь действительно обольщающее и подкупающее [160] .
158
Op. St. u. Kr. 1829, 3, 462.
159
Ibid.
160
7 Auf. 108.
Описание процесса искушения у Ульмана не ошибочно, да и не ново. Его мы встречаем у многих аскетов и моралистов. Так напр., св. Ефрем Сириянин различал следующие моменты в приступе искушения: приложение — простое напоминание о предмете искушения, сдружение — принятие помысла и как бы занятие им и с удовольствием соединенное собеседование с ним, с трасть — вследствие сдружения, образовавшийся навык, к помыслу, борьба, соизволение, самодеятельность, пленение [161] . Подобное находим у Фомы, Кемпийского [162] , Нила Сорского и др. Но аскеты н моралисты говорят о „страстных помыслах“, которые тревожат нас помимо нашей воли [163] , они говорят о действии страсти [164] . Искушение страстью или похотью, составляет один вид искушения: ограничение им всей области искушений и составляет ошибку, которая дает себя знать в применении вопроса об искушениях к Господу Иисусу. — Подводя насильно всю область искушений под один вид обольщения злом, Ульман по необходимости приходит к таким представлениям о природе зла, которыми понятие греха низводится из области свободно–разумной жизни в область чувственную и преобразуется в понятие материальной заразы. Он представляет зло в качестве какой–то объективной заразительной материи: тот или другой факт сам по себе может быть злым; зло может приступать к человеку, производить впечатление на его настроение; действуя на мысль человека, оно может мыслиться, как нечто внешнее, и только после продолжительного, по крайней мере, более одного момента, пребывания в уме, оно может и даже должно заразить “запятнать” всего человека; оно производит искушение, выступая из какого–нибудь внутреннего или внешнего пункта жизни и непосредственно прикасаясь к человеку и под. Ульман придает большое значение тому обстоятельству, что искушение Христа продолжалось только момент. Этому обстоятельству придают решающее значение в вопросе о безгрешности искушений Иисуса Христа многие другие из западных богословов, у которых решение этого вопроса редко обходится без выражений „die Halfte eines Augenblicks“, „momentane Verdunkelung des Bewusstseins“ и пр. Все это указывает на непригодность установившегося взгляда на зло, как на материальную заразу, и на грех, как на заражение: все это вопиет против взгляда на обольщение злом, как на единственный критерий действительности искушения.
161
Творения, ч. 5, М. 1850, 122–123.
162
De imit. Chr. I, 13. 5.
163
Св. Ефрем Сириянин loc. cit.
164
Фома Кемпийский прямо говорит: в нас самих есть корень искушения, так как мы во грехах родились, I, 13 4.