Искусник
Шрифт:
– Ишь вымахал… – Брежнев поправил очки, щурясь на дуб. – Чисто баобаб!
– Сказка! – кивнул я.
Лицо у генсека выглядело дряблым в лучах солнца, и вымотанным, даже так – больным. Тяжелые веки размыкались до того неохотно, что, чудилось, готовы были сомкнуться навеки. Меня резануло жалостью.
– Чего вы мучаетесь, Леонид Ильич? – сказал я негромко, вовсе не думая о последствиях и прочих серьезных вещах. – Да съездите вы в какую-нибудь районную поликлинику… ну, не знаю… лишь бы не московскую! Сходите на прием к тамошнему невропатологу или психотерапевту.
Генеральный, не сводя глаз с дуба, головой покачал и сказал глуховато:
– Может, подбросите меня?
– Не вопрос!
Я мигом собрал все свои приспособы, закинув в багажник, и бережно уложил мольберт, подрамником кверху – на холоде краски сохли неохотно.
Наклонился к Брежневу, однако тот отвел мою руку.
– Сам.
Кряхтя, генсек поднялся. Его качнуло, он коротко взмахнул руками, но удержался. Зашагал нетвердо к машине, и с явным облегчением плюхнулся на переднее сиденье.
– Мементо мори… – вздохнул Леонид Ильич.
– Моментом в море! – не думая, «перевел» я, и генеральный гулко захохотал, трясясь, выталкивая из себя тяготы пагубного пристрастия и чувство паршивой безысходности.
Посмеиваясь в такт, я чуток прогрел мотор и тронулся. Карамельно заскрипели ледяные пленочки-перепонки, размолачиваясь под колесами в снежную пыль.
– Хорошая машина, – похвалил Брежнев, знавший толк в авто.
– Не моя, – я с сожалением мотнул головой.
– Антон…
– М-м?
– Ничего никому, – в серьезном голосе пассажира лязгнул металл. – Договорились?
– Вы заплутали, Леонид Ильич, я угостил вас чайком и подкинул до своих. Всё.
Генсек молча протянул мне руку, и мы скрепили древний мужской договор.
Едва «Волга» выехала на дорогу, как со стороны Козлова показалась ее товарка цвета нефти. Моделью поновей, она резво неслась по накату, дрифтуя и кренясь.
– Меня ищут, – добродушно проворчал Брежнев. – Посигналь им.
Бордовая «Волга» издала автомобильный зов и тормознула у обочины. Черная подлетела и замерла рядом, выпуская троицу быстроглазых, плотно сбитых мужичков.
– Все в порядке! – каркнул генеральный, являя себя обеспокоенному народу. – Заплутал немного, Саш…
– Ох, и выпугали вы нас, Леонид Ильич! – шумно вздохнул старший из охраны, мельком срисовывая меня.
– Виноват! – хохотнул Брежнев. – Спасибо, товарищ Пухначёв, что подвезли.
– Да ладно, свои же!
На лицах охраны промелькнули улыбки, и вскоре черная «Волга» развернулась в два приема и унеслась – к накрытому столу в охотничьем домике, к свеженинке и водочке. А я сдал назад и вывернул обратно к дубу.
И лишь теперь подхватил трясцу – меня одолел не слабый испуг. Как я по-свойски обращался с генсеком! Чего только не наплел ему! А не выйдет ли мне боком откровенность? Сидел бы, да помалкивал… Нет же – раззудись плечо, растрепись язык!
– Чучело инфантильное, – процедил я, выезжая на старую стоянку. Посидел за рулем, нахохлившись, зыркая на сказочный дуб, и щелкнул дверцей.
Поработаю еще пару часиков, пока солнце высоко – местная муза в образе совы ухала и гукала в лесу, обещая высокий градус вдохновения…
Москва, вечер того же дня
Я катил по Чайковке, расслабленно держа ладони на руле. До сих пор свыкнуться не могу, что Садовое кольцо бывает таким пустынным – словно белая ночь опустилась над Москвой, и одни «совы» гоняют по кругу.
В душе уживались сразу два чувства. Удовлетворения – дуб я подмалевал, как полагается, получится просто роскошно. И неудовлетворенности: кто меня за язык тянул? Зачем было давать Брежневу советы, влезать в его жизнь, в его постыдные тайны? Кто тебя просил?
Да, жалость… Э, не-ет! Не только жалость! Копошились на заднем плане и другие соображеньица. Ты думал, попаданец хренов, что Леонид Ильич, избавившись от «мути», не подцепит болезненной тяги к цацкам на грудь! Хотя это мелочи – ясный, не затуманенный химпрепаратами ум поможет генеральному расплести крепко затянутые геополитические узелки… И кляча истории вдруг, да не свернет со светлого пути.
Я усмехнулся, занимая крайний правый ряд. А что вы хотите? Поживите в СССР, еще и не к таким идеям придете! Помню, как сам себя смущался, вычищая из речи понятие «совковый». Срамно пачкать язык этим пошленьким производным от антисоветчины.
Это Кербель – «совок»? Я видел его ордена – Юрий Михалыч дрался под Сталинградом, он Берлин брал, на рейхстаге расписывался! Майор Горбунков – «совок»? «Дядю Степу» трижды выносили из боя, но он упорно возвращался из медсанбата в строй. А потом не в кино, а в реале гонял «Черную кошку» по Москве, сживал бандосов со свету.
Хуже «совка» только «вата». В девяностых на мне запеклась корка подлого равнодушия, кое-как отражавшего выпады «светлоликих», но здесь, сейчас, в расцвете великой эпохи, меня просто корежит от омерзительного словца «ватка», что выхаркивали будущие ублюдки и ублюдицы. Эволюционирую?
Тут я беспокойно задвигался. Бывает так с утра – еще час можно если не поспать, то поваляться, но чертова муха проникла в помещение, и зудит. Нарезает виражи, и зудит. Бьется, дура, о стекло, и зудит! Вроде, и негромко, но ты поневоле прислушиваешься, звереешь – и сонные виденья покидают голову, освобождая место для реала.
Так и сейчас. Последние четверть часа, или сколько я там ехал с Рублевки, мое внимание тревожила зримая заноза.
«Вон оно что…» – похолодел я, замечая в зеркальце заднего вида бледно-оранжевый «Москвич». Впервые он замаячил за МКАДом. «Волга» сворачивала не раз, подвозя меня к магазинчикам, на заправку, а эта бледная немочь так и крутилась хвостом?