Искусство предавать
Шрифт:
— Это можно понять, — кивнул герцог. — Он, верно, жонглер какой. Поиздержался в дороге, вот и подрабатывает как может. Его небось своя труппа ждет.
— Я тоже так думал, ваша светлость, — промолвил трактирщик. — А он говорит, что жонглерство это у него так, для развлечения и приработка, только чтоб с голоду не умереть. А на самом деле он в Марлецию едет. Хочет в тамошний университет поступить. Студентом будет.
Трактирщик произнес это с таким уважением, как будто сообщил, что ловко жонглирующий тарелками коротышка как минимум королевский министр.
— Студентом? — герцогу стало еще интереснее. Этакого карлика он мог себе представить разве что в качестве шута либо просящего подаяние нищего, а ведь он не только жонглером сделался, ему этого еще и мало, ему ученым стать охота. А ведь над ним наверняка насмехались, издевались, не верили в него. Над такими, как он, всегда смеются. Это ж какая сила духа надобна, чтоб пройти все это и не озлобиться, не наплевать на все, не отчаяться, а вместо всего этого весело отплясывать с тарелками в трактире и мечтать о Марлецийском университете.
— Студентом, — кивнул трактирщик так гордо, словно в этом была и его заслуга, и направился к следующему клиенту.
Настроение герцога, и без того великолепное, стало еще лучше. Нет, как же хорошо! А ведь начиналось все хуже некуда.
Он припомнил отвратительное начало сегодняшнего дня. Утро. Королевский Совет. Он приехал ругаться и жаловаться. Обратиться к его величеству Джеральду де Райнору, как рыцарь к рыцарю. Но у него нет надежды на успех. У него есть только угрюмая обида и желание сделать хоть что-то. Впрочем, что тут можно сделать? Шутка ли — жаловаться на самих Бофортов! Да разве станет король обижать свою новую родню? Как же! Недаром ведь он этого Роберта, сопляка малолетнего, в Королевский Совет ввел. Что может такой юнец понимать в государственных делах? Ничего. Зато — родной брат королевы. А теща короля чем хуже? И что с того, что она не права? Зато она — леди Элис, мать королевы, о чем она сама трещит без умолку где может и где не может. А ты кто? Обыкновенный старый вояка, отвечающий за своих людей перед богом и Джеральдом, и больше никто. Эх, был бы Джеральд Олбарийский прежним Золотым Герцогом, воином среди воинов, он бы нипочем такого не допустил. Но он король, а теперь еще и женатый король, это совсем другое. Король обязан жениться, кто спорит, но почему он должен позволять родне жены творить, что им заблагорассудится? Почему? А еще этот Роберт…
Именно «этот Роберт» и оказался тем самым человеком, который пришел на помощь герцогу.
— Почему вы так долго тянули со своей жалобой, герцог Олдвик? — спросил он, устремив на герцога умный и цепкий взгляд. — С этим безобразием следовало покончить еще четыре месяца назад.
И герцог решил, что он ослышался.
— Но леди Эйнсли сказала… — растерянно пробормотал он.
— Леди Эйнсли слишком много на себя берет.
И молодой Бофорт, мимолетно чему-то улыбнувшись, изложил дело королю, да так, что решить его можно было только в пользу герцога Олдвика. Такие доводы самому Руперту Эджертону, герцогу Олдвику, и в голову бы не пришли, а этот мальчишка… этот сопляк, который ничего не понимает в государственных делах… ох… надо же так обмануться! Поверить, что Золотой Герцог, воин среди воинов, первый среди равных, перестал быть таковым, что его сломали, разбили, пленили, подмяли под себя какие-то «леди Элис»! Нет уж, Руперт Эджертон, дурак ты, хоть и герцог! Джеральд остается Джеральдом на счастье всем нам, на счастье всей Олбарии, и если он вводит мальчишку и сопляка в Королевский Совет, то вовсе не по той причине, что спит с его сестрой, а потому что тот достоин сидеть в этом самом Совете куда больше, чем ты сам, например!
А значит, золотые дни Олбарии не завершатся Золотым Герцогом, они еще только начинаются, эти дни, раз рядом с королем восседают такие талантливые мальчишки. Ради этого ты и сражался с каринтийцами, герцог Олдвик, а твой король загонял обратно под землю непобедимых гномов. Вот почему тебе нипочем и гроза, и дождь, и ветер — ты убедился, что Джеральд остался Джеральдом, а примерещившийся тебе мерзкий призрак воскресающих Дангельтов не более чем призрак! Джеральд никогда не превратится в Дангельта. Никогда.
Герцог вновь посмотрел на коротышку, жонглирующего тарелками. Нет, какой все-таки удачный день! Сначала Роберт де Бофорт, теперь этот безвестный жонглер, мечтающий стать чем-то большим. Да ведь ради таких, как они, Джеральд и делает то, что делает. Потому что они — будущее Олбарии. Без них вы с Джеральдом — просто ходячие мертвецы, которых похоронить забыли.
Коротышка тем временем закончил собирать миски с тарелками. Пустой посуды покамест больше не было, и он, получив у трактирщика свою полную миску да кружку вина, остановился на миг посреди зала, выбирая место, где бы присесть поужинать.
— Присаживайся, — дружелюбно предложил ему герцог.
Коротышка приметно дрогнул. У слуг герцога поотвисали челюсти. Нет, вот они бы нипочем какого-то трактирного слугу за свой стол не пустили. И вольно же их светлости этак дурачиться!
— Вы это… мне? Ваша… светлость? — приметно запинаясь, выдавал из себя коротышка.
— Тебе-тебе, — кивнул герцог. — Садись да ставь скорей свою миску, а то ведь она горячая, наверняка тебе пальцы жжет.
— Есть немного, — ухмыльнулся коротышка, ставя свою миску на стол и присаживаясь рядом с герцогом.
— У, морда немытая, — завистливо прошипел один из слуг герцога. — Ты бы хоть поклонился, деревенщина! Такая честь…
«А зависти-то сколько! — мимолетно подумал герцог. — Не тебя за свой стол герцог посадил, не тебя — урода какого-то, бродягу низкородного почтил! А ведь, посади я тебя рядом с собой, ты бы лепетал и заикался, так что тошно бы сделалось, да еще и вывернул бы на себя миску-другую от почтительности и благоговения. Да ты и не посмел, и не хотел бы за один стол со мной попасть, но вот я посадил кого-то другого — и ты изнемогаешь от зависти и ненависти. Прогнать тебя, что ли? Ведь ты урод похлеще этого коротышки. Он всего лишь недомерок. У него тело маленькое. Кто знает, почему оно, усохло, почему не развилось, как должно. Во всяком случае, он выжал из него все, что можно. А у тебя не тело, у тебя душа усохшая, маленькая, всю ее зависть изъела. И ведь я знаю, почему так случилось. Имя твоей болезни — Дангельт. Он и многие подобные ему сотворили таких, как ты. Эта зараза так сразу не исчезнет, не рассеется. Поэтому я не прогоню тебя, хоть ты и мерзок. Ты так же, как и этот карлик, не виновен в своем уродстве».
— Я слишком мал ростом, чтобы кланяться, — мягко пояснил коротышка, глядя герцогу прямо в глаза. — С моим ростом голову нужно держать высоко, не то ведь и впрямь не заметят.
Вот это сказал!
Слуги за соседним столиком замерли от ужаса, а герцог расхохотался.
— С таким-то норовом тебя всякий приметит, — отсмеявшись, заметил он.
— Это утешает, — спокойно кивнул коротышка.
— Вот только выжить с таким норовом трудновато, — добавил герцог.
«И почему у меня не выходит разгневаться на этого нахального недомерка?»
— А мне выживать не надо, Ваша Светлость, — ответил коротышка. — Это вам надо, вы за многих людей отвечаете, а я — сам по себе, мне достаточно просто жить.
«Да ты хоть понимаешь, что ты сейчас сказал, маленький мерзавец? Вижу, что понимаешь. Как же ты посмел-то, а? А ведь посмел. И не боишься. Ни капельки не боишься. И почему я стерплю это от тебя? А ведь стерплю. И еще послушаю. Не каждый день такое услышишь».
Герцог поглядел на своего собеседника с новым оттенком уважения.
— Далеко не каждый способен понять такие вещи, — промолвил он. — Так ты, значит, умен. Умен и дерзок, иначе не посмел бы намекать на то, на что ты намекаешь. Ты, значит, свободен и одинок, тебе не нужно ни за кого отвечать, и поступаться собственной честью тоже не нужно. А я, герцог, отвечаю за многих, и значит, неизбежно вынужден это делать. Моя честь запятнана, так? Мне приходилось гнуть шею перед обстоятельствами, молчать, когда требовалось сказать правду, улыбаться, когда нужно было ответить ударом на удар. Ты даже не сомневаешься в своем обвинительном приговоре. Не сомневаешься, хоть и не знаешь меня…