Искусство проклинать
Шрифт:
Я почему-то не посмела даже съездить на её могилу после похорон с последним «прости». Мне очень хотелось, но я не смогла. Несмотря на то, что Маринка больше трёх лет была моей коллегой и мы по-своему, неплохо дружили, какая-то неведомая сила удерживала меня от этого шага. Наверное, слишком хорошо запомнилась Ленка, поджидавшая меня в кустах.
Я пришла с работы рано, в обед. Галия, как раз, затеяла стирку. Мы подогрели пиццу в микроволновке, и я достала коньяк.
— По рюмочке, Галия. За упокой…
— Да, можно… Ты… Ты ведь не винишь во всём себя, Тинатин,
— Не знаю… Все недосмотрели и не сберегли, и я, видимо, тоже в их числе. Очень жалко её… Такая была хорошенькая, весёлая… И, в общем-то, ласковая, неплохая девочка. Просто слишком избалованная. Она ко мне хорошо относилась, пока… ну… Ты сама знаешь, почему всё изменилось. — имя Дана в его присутствии, пусть и незримом, я произнести боюсь. Вдруг он примет это за призыв и придёт? Только не при Галие! Ей и своих кошмаров хватает.
— А я её не любила… — помедлив, признаётся Галия: Знаю, это плохо. Но не любила…Ты не должна себя винить, дорогая. Не думай так, ты не виновата. Никто не виноват! Кисмет! Это судьба так распоряжается. А твоей вины нет. У тебя своё горе!
— Горе для всех одинаково горькое, Галия. Все перед ним равны.
— Перед горем — равны, перед людьми — нет. Жалко Маринку, да! Хоть не любила я её, всё равно жалко. И красивая она была, и весёлая, как ты говоришь, и раззолочённая… Но не золотая! Ты — золотая, Тина. Не тебе перед ней виниться!
— О чём ты говоришь, Галия, дорогая моя? Это для тебя я хорошая. А для кого-то самая ненавистная, для кого-то вообще никто. Всё относительно.
— Для плохих ты ненавистная, для глупых — никакая, да! Но ты золотая! И это не я говорю. Твой Дан так сказал, совсем недавно, перед смертью. Помнишь, полы перед Новым Годом мыли? Он тогда сказал: «Самая золотая, подарок судьбы…» А этот мужчина знал слову цену. Просто так бы не сказал. Веришь?
— Верю. Раз он сказал, я для него была золотая — соглашаюсь я, с опаской покосившись в сторону двери.
Увидев, что я замолчала, Галия, испугавшись, схватила меня за руку: Прости, Тинатин, милая! Не надо было напоминать… Я разболталась слишком. Не хочу, чтобы ты про Маринку думала… Хватит у тебя своих печалей.
— Ничего, Галия. Ни-че-го. Давай не будем о мёртвых. О живом лучше поговорим. Расскажи мне, как твои дела. Как ваша Нина? Она ведь уже невеста… Кавалер, наверно, есть?
— Да нет, что ты, какие кавалеры! — отмахивает она моё предположение обеими руками: Учиться надо. Сначала учёба — потом всё остальное. Она серьёзная девушка у нас, ты же знаешь!
— Да, серьёзная. И красивая. Но учёба-учёбой, а молодость одна. Она хоть ходит куда-нибудь? Ну, на танцы, вечера, молодёжные дискотеки…
— Какие танцы? Некогда! Да и не до танцев сейчас… Пока с работы придёт, я все глаза прогляжу, высматриваю… Темно, опасно, боюсь за неё — жалуется мне Галия.
— Опасно? В центре автобус прямо возле её детсада, а здесь — сквер, да через дорогу.
— Так-то оно так, Тинатин, а душа болит. Вот, в центре две девчонки пропали. Плохие девчонки, шлюхи… Но где могли потеряться? Из «Паласа» вышли — и исчезли. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, а девчонок нет! Подружки за ними спустя три минуты выходили: ни души! Тротуар там длинный, сама знаешь, сворачивать некуда. Как сквозь землю провалились. Боюсь я, Тинатин… Такие вещи творятся. Плешивого этого таскали, хозяина, что ими командует. Ты его знаешь, помнить должна, по той драке… Говорят, спустя неделю, предъявляли тело… а он не узнал. Ничего не разберёшь, куски одни.
— Совку? Это у него девчонки пропали? И какие, интересно, кто из них? Рыжая? — настораживаюсь я.
— У него, да. А какие — не знаю. Они же шалавы: сегодня рыжая, завтра зелёная, послезавтра ещё какая-нибудь. Но какие бы не были — люди же. Как можно, на куски…
— Может быть, это и не его девицы. Он ведь, не опознал тела — мне снова приходит на ум Ленка, затаившаяся в густом кустарнике над рекой.
— Не знаю, чьи они. Только страшно. Римма говорит «маньяк». Тот душегуб, который у них под Казанью соседом был, говорит — совсем незаметный, и не подумаешь про него худо. А девочки пропадали. Когда поймали — такого о нём наслушались…
Римма тоже не была сплетницей. Спокойная, мягкая, чем-то похожая повадками на Галию, только русоволосая и полная, немка из соседнего дома.
— И Римма тоже боится? — спрашиваю я, вспоминая детей Риммы.
— Младшего из школы встречает каждый день. Старший-то у них уже взрослый парень. С друзьями всегда. За него не так страшно… Сама посуди, Тинатин. Сначала эти драки в Сарае, сплошные покойники… потом девочка из Лебедевки, тоже, совсем не нашли. Двое женщин с Южной, ещё ваша, из парикмахерской. Эти шлюшки из «Паласа». Римма говорит: очень похоже, что маньяк.
Я опять подумала про Ленку. Да, маньяк… Маньяки, целая шайка… Шобла сволочей, которых ищут не там, где надо. А где же их надо искать? Где они вообще собираются?
— И ты тоже, Тинатин! Ходи осторожно, осматривайся… Очень ты храбрая, дорогая! Не ходила бы по ночам, не ездила… Знаю, что чужого горя руками не разведёшь, но… Побереглась бы ты.
— Я очень осторожна, Галия. Хожу только по освещённым местам. А езжу… иногда просто спать не могу.
— Понимаю, милая. Но ты слишком смелая, это не очень хорошо… Если в глаза посмотришь — никто не нападёт. Но ночью твоего лица не видно. Хоть из машины не выходи, далеко не отлучайся. К золоту много рук тянется, и грязных среди них — намного больше.
Сразу как потеплело перед выходными, я решила сделать себе маленький подарок. Дан не успел ещё выйти из своего чулана, а я уже натягивала на него куртку и спешила вниз. Мы ехали к морю. Я всё рассчитала, но очень боялась опоздать к рассвету. Гнала как одержимая, но дороги были хорошие и позволяли лихачить. Мы подъехали к побережью раньше намеченного срока, и я вполне могла позволить себе бродить по берегу часа два, не меньше. Можно было даже искупать Дана — холода он не чувствовал. Но он отказался даже выходить из салона.