Искусство провокации
Шрифт:
Нет, ко мне — не имеет. А интересуют меня сейчас мужчины и, скорее всего, те, кто вхож в местное немецкое общество или крутятся где-то рядом: немцы, испанцы, австрийцы.
Да здесь нет австрийцев, сынок, здесь одни только «австрийские наследники». Хе-хе. — Старик хитро посмотрел на меня, но тут же перекрестился. — Будь они все неладны, устроили бойню. А чего ради, скажи мне, старику? Кстати, вчера мне один старый знакомый задал вопрос: чего, мол, Антонио Сото пожаловал в страну? В отпуск, что ли? Что прикажешь мне ему ответить?
Смотря, кто спросил. Если хороший человек — смотрите сами, а если плохой — стоит ли вообще разговаривать?
Хороший, хороший — начальник политической полиции Буэнос-Айреса спросил. Ну, так я ему сказал, что в
Спасибо, сеньор Хорхе. Я Ваш должник. Кстати, Ваш этот старый знакомый — он по-прежнему интересуется искусством и живописью? Есть у меня на примете одна вещица — недавно сюда попала прямо из Голландии. Наверное, на миллион тянет, если присмотреться!
Вот оно как! Я тоже в молодости мечтал быть писакой или художником — ничего не вышло. Но, чтобы за картинку — миллион? Совсем люди с ума посходили! Скажу ему про картинку. Говоришь, она здесь, в Буэнос-Айресе? Наверное, ее хозяин продать захочет по-тихому или охрана ему потребуется, посмотрим. И за это тебе спасибо. Кстати, а мой этот старый знакомый еще очень хочет младшего своего куда-нибудь в Нью-Йорке пристроить: в академию там или в это, как его, в ЦРУ... Мечтает, понимаешь, сделать из парня борца международного масштаба за свободу своей собственной семьи.
А Вы ему и скажите, что мечты чаще всего сбываются, когда мечтаешь вслух с тем, с кем надо.
Ну, и хорошо, и хорошо, сынок. Значит, я тебе опять должен? Ты же знаешь, как я долги копить не люблю — они спать мешают. Значит, говоришь, тебе надо познакомиться с новыми наци? Рискуешь ведь, парень! Знаешь сам: с кем общаешься — так о тебе и будут говорить. Они, конечно, имеют влияние и вес пока, но за ними стали очень внимательно наблюдать. Появилось очень много людей, кому охота все про все разузнать: как было, что было, где их главари, где деньги? Вопросы задают. Кто их знает — кто они такие, эти любопытные? Тебе, получается, и они нужны — которые расспрашивают? За последние полгода, говоришь?.. Мне, ясное дело, наплевать на них — на этих фашистов. Но раз они существуют, значит это кому-нибудь надо, правда? А если ты решил кому жизнь испортить, что же... Пусть тонут, если только не во вред друзьям. Ты же не будешь осложнять жизнь старому Хорхе? Надеюсь, ты остался приличным человеком, а то ведь можно всех друзей потерять! Хотя, друзей ты, вроде, всегда умел выбирать.
Вы всегда все правильно понимаете, сеньор Хорхе!
Ну да, ну да... Ладно. Дело твое. Дня два надо, чтобы все оформить как следует. Тут через неделю, в пятницу, Президент дает ежегодный бал во дворце Каса-Росада. Народу навалит! Приходи, познакомлю кое с кем. А уж те, кто тебе нужен, точно туда придут — вот и будешь выбирать! А про картинку — это ты лихо ввернул! Чья, говоришь, картинка?
Рембрандта. Эскиз к картинке.
Ну да, ну да. Эскиз, значит... На миллион? А самой картинки, значит, нет?
А сама — в музее Амстердама. Там и эскиз этот висел до войны.
Ну да, до войны, значит, висел... О хозяине попозже поговорим? Ну и хорошо. Все. Вышло твое время — мне к внукам пора. Заглянешь завтра, часиков в девять вечера на ужин? Обещаю тебе знаменитый колумбийский бандеха пайса. Это, знаешь, говяжий фарш с сосисками и бобами с бананами и авокадо. А потом жена сделает маисовые блины с кокосовым маслом и горячий шоколад с сыром и хлебом. Согласен?
Слюни уже потекли, сеньор Хорхе!
Слюни-то подбери, подбери. А то собаки след возьмут. Ну, прощай. — Старик охнув поднялся и пошлепал к выходу.
У самых ворот его ждали два парня и настоятель церкви. В руках у настоятеля был стакан с разбавленным вином. Хитрый старик. Уважают его здесь и, ошибись я сегодня в предложении, он выпьет за упокой моей души, а не за здоровье. Ничего личного...
Рискую. А что делать? По-другому здесь нельзя. Работать труднее всего именно в Южной Америке, если не знаешь ее законов. А законов здесь много и их надо знать. В Европе: заплатил деньги — человек твой. А здесь не так:
Ладно, через два дня узнаю про всех, кто сюда попал за последние шесть месяцев любыми путями и в любом качестве. Если я не ошибся в подсчетах — он должен быть уже здесь. Потанцуем? Как насчет танго «Любовь и Кровь»?
30.
Лаура сидела в кафе в центре Берлина перед полной чашкой кофе и рисовала ложечкой на скатерти невидимые узоры. Письмо Конраду отправлено — скоро будет приговор. Зачем? Зачем все это? Все эти годы она ни разу не задала себе этот вопрос. А сейчас? Что-то не так? Да нет, все как всегда: деньги, развлечения, мужчины и женщины и опять деньги, которые сваливаются на нее, как неба. Так в чем же проблема? Запуталась. Совершенно не понятно, что же дальше. Она видела не раз, как исчезали люди, которых касалась она руками и губами. Точнее сказать, она этого не видела — просто они исчезали и все. Ее это беспокоило? Абсолютно нет! Пару раз она задала вопрос Йоганну, что с этими людьми и получила короткий ответ: «Тебе это не понравиться». Она предпочитала не знать. Но день за днем становилось страшнее: если со всеми так — значит, и с ней могут так же? Уехал муж в очередную командировку и вот уже две недели, как нет от него ни звука. Спросить у Бойзена? А если он ответит так же? Уехать? Куда и как? Она даже по Берлину ездила только после разрешения доктора. Она больна. Чертов доктор! «Согласись, если он скажет лечь на улице и раздвинуть ноги, ты будешь лежать, зажмурившись от страха, пока он не скажет уходить! Ведь так?» Конечно, так. Стыдно и страшно.
Вот скоро исчезнет и Дастин. В чем он виноват? В том, что просто молодой дурак? А если его предупредить — пусть уезжает. Все ему рассказать: и про Бойзена, и про аргентинского дядюшку, и про гестапо, которое за ней следит вот уже который месяц? А откуда я знаю, кто против кого теперь играет? Казалась себе Матой Хари и забыла, как закончилась ее жизнь. В последнем письме Конрад написал, что я должна на четвертом месяце беременности уехать во Францию и там родить. Почему не раньше? За эти четыре месяца может произойти все что угодно. «А что если не рожу? Выкидыш там или еще что-нибудь? Надоело. Страшно. Как он написал: береги себя! Звучит, как угроза. Кто должен меня отправить отсюда? Бойзен или гестапо? А Эльза? Что будет с ней? Ни одного ответа. Сплошные вопросы! Она ведь и про беременность Эльзы написала, а может зря? У него теперь есть выбор: она или Эльза. Идиотка безмозглая — ну кто ее просил все рассказывать? Сама теперь и виновата в том, что обязательно случится. «Боже, как я боюсь этой беременности. Как я боюсь рожать!! Боже, Боже! Ну зачем?» Лаура встала и, оставив рядом с чашечкой две марки, вышла на улицу. «А если Конрад и Бойзен знают все и играют в одну и ту же игру?» Вопросы, как ветер, трепали нервы, как прическу. Впервые за эти годы Лаура не смотрела на себя в витрины магазинов — ее отражение ее пугало, как будто она боялась, что оно сейчас повернется и уйдет в другую сторону, оставив ее одну на этой улице. Бойзену нужен Дастин. Конраду нужен ребенок. А она? Кому нужна она? Нужна была мужу — он ее правда любил. Где он теперь? Скорее всего, она нужна гестапо. Господи, как жутко на сердце!
Лаура шла на почтамт. Письмо от хозяйки той милой квартиры в Париже, где она так счастливо жила, наверное, уже ждало ее. Кто бы ни проверил — письмо было настоящим. На самом деле, сегодня, к ее удивлению, было не письмо, а телеграмма: «Милая Лаура! Я так счастлива, что у тебя будет ребенок! Можешь приезжать вместе со своей служанкой — места хватит всем!» Без подписи. Ну, вот. Теперь остается сказать об этом Бойзену. Что он ответит? Хочется поскорее уехать...
...Дастин стоял на улице уже пять минут. Из-за поворота выехала автомашина и аккуратно остановилась рядом и из двери выскочил Йоганн Бойзен: