Испанский садовник

Кронин Арчибальд Джозеф

— Нет, папа, нет! Умоляю тебя мне поверить. — Слезы брызнули из глаз Николаса и покатились по щекам и носу. — Я тебе всё расскажу… Гарсиа был ужасен! У него был нож. Он отсек голову моей рыбке. Весь стол был в крови. Я подумал, что он и меня хочет убить. Как же ты не видишь, папа? Он не тот, кем притворяется! Он смеется над нами всё время. Он плохой и злой человек, совсем не такой, как ты и Хосе.

— Как ты смеешь объединять меня с этим?! — крикнул консул, кровь ударила ему в голову.

Николас отшатнулся, увидев мертвенно побледневшего отца, и зашелся в рыданиях.

— Ты

спятил? — хрипло сказал консул. — Что за чушь ты несешь — ножи, кровь, отрезанные головы. Кто-то подучил тебя оклеветать Гарсиа! Я этого не допущу! Гарсиа безупречен, он исключительно надежный человек, не то, что этот твой неотесанный хам.

— Нет, нет, папа, — плакал мальчик. — Хосе хороший.

От ярости консул стиснул зубы. Ему пришлось вцепиться в подлокотники кресла, чтобы удержать себя в руках, вцепиться отчаянно, как в единственное надежное место, как в холодный трон инквизитора.

— Значит, твой друг хороший, — ему не хватало воздуха. — Он тебе нравится?

— Да, папа.

— Может, ты его даже любишь?

Мальчик кивнул сквозь слезы.

— Разве не должны мы любить всех?

Консул дернулся, как от укуса гадюки.

— Не увиливай! Отвечай — куда он повел тебя вчера вечером?

— К себе домой.

— Где это?

— На улице Кориенте.

— Ясно. Худшие трущобы в Сан-Хорхе.

— Не совсем, папа. — Николас всхлипнул. — Там очень чисто. И чудесный вид на горы, бабочки и колибри на стенах. Хосе их собирает… вставляет в рамки, которые делает сам. Мы ели олья подрида, я такой вкусноты никогда не ел! Ее сварила Пакита… Мария не могла, потому что она тяжело работает в прачечной… А старый Педро ничего не делает, только вяжет…

Он запнулся и умолк, увидев выражение лица консула. Он не понимал, что своей наивной попыткой всё объяснить, умилостивить он только сильнее раздул огонь, бушующий в груди отца. Мальчик заплакал пуще прежнего.

— Твой отец был счастлив узнать, как тесно его сын сблизился с этим сбродом. Продолжай. Что еще там было?

Грудь ребенка вздымалась от рыданий.

— Мы играли в estallido, папа… Это карточная игра…

— Кто играл?

— Мы все.

— Кого ты подразумеваешь под «мы все»?

— Хосе и Педро… и я… с Пакитой, Хуаной, Луисой, Еленой и Бьянкой. Ой, извини, папа, я забыл. Мария не играла. Она стелила чистые простыни на кровать.

Прямая фигура в кресле выпрямилась еще сильнее.

— На чью кровать?

— Нашу с Хосе.

Консул оторопел. В избытке чувств он подался вперед, будто подставляя себя под удар.

— Вы с ним… — задохнулся он и не смог договорить.

Наступила тишина — такая звенящая и стерильная, что Николас даже плакать перестал. Его охватила дрожь. Размытая слезами фигура отца, казалось, росла в его глазах, лоб и щеки заливала желтизна.

— Что… Что я такого сделал, папа?

Консул встал, оттянул душивший его воротник и, покачнувшись, сделал несколько шагов. Ухватившись за каминную полку и не поворачивая головы, он сдавленно произнес:

— Оставь

меня… Иди к себе в комнату. Увидимся позже.

Снова тишина — еще более звенящая и стерильная, чем раньше… После ухода сына Брэнд еще долго стоял склонившись у пустого камина, раздираемый хаотическими мыслями. Наконец он глубоко со свистом втянул воздух — решение было принято. Да… Это лучшее, это единственное решение. Как бы велики ни были возможности человека, бывают ситуации, когда ему не обойтись без помощи специалиста.

Тяжело, будто собираясь с силами, консул прошел через холл в гостиную, сел к секретеру в нише, вынул ручку и написал:

ПРОФЕССОРУ ЭЖЕНУ ГАЛЕВИ, 219б БУЛЬВАР КАПУЦИНОВ, ПАРИЖ, ФРАНЦИЯ.

БРОСАЙТЕ ВСЕ И НЕМЕДЛЕННО ПРИЕЗЖАЙТЕ. ДЕЛО НЕ ТЕРПИТ ОТЛАГАТЕЛЬСТВ. ХАРРИНГТОН БРЭНД

Он позвонил в колокольчик и, когда Гарсиа вошел, протянул ему листок.

— Поезжайте в город и немедленно отправьте телеграмму.

— Слушаюсь, сеньор.

Брэнд остался сидеть в нише. Звук отъезжающего автомобиля несколько успокоил его. Но неосмотрительно поднятый взгляд проник сквозь оконное стекло, и вновь вспыхнувший в сердце огонь чуть не задушил его.

На краю освещенного газона стоял садовник, голый до пояса, с широко расставленными ногами и с блестящем на солнце золотистым торсом он легко размахивал косой. Брэнд смотрел, чуть дыша, словно зачарованный чудесным ритмом, с которым каждый взмах косы врезался в его плоть. Вспотевшие от ненависти пальцы сжали ручку, переломив ее. Но он этого не заметил. Захваченный вихрем вожделения, с расширенными зрачками и шумом в ушах он смотрел, как чистое сверкающее лезвие взметалось снова и снова, как ятаган, идеальными дугами на фоне далеких синих гор.

Глава 14

Четыре часа спустя в Casa Breza доставили телеграмму из Парижа.

БУДУ ЗАВТРА 17:30. ДО МОЕГО ПРИЕЗДА СОХРАНЯЙТЕ СПОКОЙСТВИЕ. ПРЕДАННЫЙ ВАМ ГАЛЕВИ.

Профессор сдержал слово. На следующий день, когда на станции Сан Хорхе резко затормозил дневной поезд, низенький, по-пуритански аккуратный человек с бледным лицом, пронизывающим взглядом маленьких, глубоко сидящих на узком лице глаз, эспаньолкой на небольшом подбородке, одетый в черный дорожный плащ и примятую темную шляпу, проворно выскочил из вагона и обхватил застывшие пальцы Харрингтона Брэнда своими мягкими ладошками.

— Мой бедный друг!

Этим обращением доктор словно желал сказать консулу, чью угрюмую раздражительность он распознал с первого же взгляда: «Я здесь. Больше беспокоиться не о чем».

Погода испортилась, они отъехали от станции под моросящим дождем, пелена которого растушевала очертания гавани и совсем заслонила серое неподвижное море.

— Я получил ваше письмо, — заметил Галеви, глядя прямо перед собой. — Что, положение ухудшилось?

— Сильно ухудшилось! — тихо и сосредоточенно отозвался Брэнд. Властно стиснув его колено, Галеви не дал ему договорить.