Испанский сон
Шрифт:
— Ну давай, — нетерпеливо потерла ручки Вероника.
— Я иду у тебя на поводу, — объявила Ана. — Раздел первый, то есть краткий логический мостик. Час назад я сказала тебе, что моя проблема связана со счастьем… в сущности, даже не историю своей семьи я начала описывать, а историю своего счастья. Конец моего сериала — это буквально понимаемый хэппи-энд, то есть я стала счастливой. Поскольку счастье у каждого свое, полагалось бы определить, что лично я вкладываю в это понятие; однако, такое определение явно не было бы кратким, а потому я остановлюсь только на одном из признаков моего счастья: это гармоничные отношения между мною и Филом.
— Ты сказала «моего», — заметила Вероника, — но неужели найдется женщина, которая исключит гармоничные отношения между собой и своим мужем из своего понимания счастья?
— Не знаю, — сказала Ана, — возможно, у каких-нибудь феминисток другие понятия… Или у молодежи… Я не претендую на оригинальность; согласна, что это самый обычный, мещанский идеал. Но дело не столько в понимании, сколько в достижении счастья. Ведь если бы даже все на свете женщины согласились, что без гармоничных отношений в семье счастья не достичь, разве одно это понимание сделало бы их счастливей? У многих и семьи-то нет… Я достигласчастья. Нашла, создала, открыла секрет… называй как хочешь. Поэтому и говорю — «моего».
— Ну ладно, — сказала Вероника, — это все философия; ты обещала объяснить проблему, а я поняла только то, что у вас с Филом гармоничные отношения, что поэтому ты счастлива и именно поэтому возникла проблема. Это называется ахинея.
— Потому что ты не имеешь терпения понять.
— Я стараюсь.
— Ах, я сама стараюсь… Мое счастье очень безоблачно. Для меня нет других мужчин, кроме Фила. Я понимаю, что они есть, я могу их оценить и даже пофантазировать, но это как бы сон, другая жизненная плоскость… А для Фила, соответственно, нет других женщин, кроме меня; наверняка он тоже видит их, оценивает и так далее — да было бы странно, если бы он вел себя иначе — но это опять-таки не из области реального, это не влияет на нашу любовь. Наши с ним разлуки… я расскажу тебе о них в следующих сериях… думаешь, я уверена, что все это время он жил как монах? Нет; однако это не трогает меня, я знаю, что если что-то у него и было, то только ради элементарной телесной нужды. Ревность? С таким же успехом я ревновала бы к унитазу, поскольку, имея соответствующую нужду, мой муж каждодневно обнажает перед ним интимные части своего тела и, между прочим, от использования данного прибора даже получает определенное удовольствие. Унитазы бывают красивыми и не очень; можно даже сказать унитазу «я люблю тебя», и даже от души — если очень долго терпел и наконец дождался… Итак, в моем сердце нет ревности, я вообще забыла, что такое ревность; я потеряла способность (никогда, впрочем, особо во мне не развитую) к борьбе за своего мужика — к той самой борьбе, которой занято превеликое множество других, менее счастливых женщин. Я попросту сделалась тепличным растением — прихотливым, изнеженным и очень, очень уязвимым.
— Насколько я понимаю, — заметила Вероника, — ты наконец-то подошла к сути дела.
— Да; теперь ты можешь понять мою проблему, хотя и не полностью, так как половина сериала все-таки впереди. Я увидела эту странную девицу и почему-то забеспокоилась. Казалось бы — с учетом всего мною сказанного — что мне до нее? Мне должно быть безразлично; вокруг Фила всегда было полно и таких, и получше… Но я представляю себе, как она остается под одной крышей с Филом. Как она делает домашнюю работу — наклоняется, встает на цыпочки и так далее — а он оценивающе смотрит на нее. Мне даже неважно, подойдет ли он к ней, тронет ли… Мне просто не нравится само это сочетание — Фил и домработница Марина, которую я сама наняла.
Вероника фыркнула.
— Вполне естественное ощущение. Если честно, для меня все эти твои благостные рассуждения про унитазы — сплошная шиза. А вот то, что ты сказала сейчас, похоже на жизнь. Вот и весь психоанализ. Пусть я молодая и глупая, но в этих делах, уверяю тебя, любая умудренная была бы со мной солидарна.
— Бедная девочка, — с сожалением произнесла Ана, покачивая головой, — не заставляй меня думать, что я сделала ошибку, начав тебе рассказывать все это или хотя бы не завершив сериал… Не домработница меня беспокоит. Меня беспокоит сам факт, что это меня беспокоит. Так не должно быть! — внезапно выкрикнула она и хлопнула по столу кулачком, отчего все немногие люди, что были в кафе, бросили короткие взгляды в их сторону. — Меня не должны волновать возможные, — она издевательски подчеркнула это «возможные», — отношения моего мужа с кем бы то ни было; это мелочно, противно! Я не хочу запускать в наши отношения эту гадкую обывательскую муть! Эту пошлость… банальщину… после того, что было…
Она заплакала.
— Зайка, — Вероника с тихим ужасом захлопотала над ней, — успокойся, ради Бога… Зайка, все в порядке, это такая ерунда…
Она достала платочек, стала заботливо, нежно вытирать опухающие Глазки.
— После всего, что было… — всхлипывала Ана. — Это недостойно… Я просто старею, становлюсь такой же, как все…
— Зайка, Зайка…
Ана взяла платочек в руки. Глазки поднялись и тоскливо уставились на Веронику. Поодаль в деликатно-выжидательной позе замер официант.
— Извини, — хмуро сказала Ана и шмыгнула носом. — Я тебе сразу сказала, что все это ерунда. Не нужно было тебе настаивать. Конечно… рассказала целую душещипательную историю… да еще и не всю… раскисла…
— Я же не знала… — промямлила Вероника. — Я думала…
— Да ладно тебе… Мне все равно хотелось поделиться. Сегодня утром, представляешь, я специально ушла ни свет ни заря. Ведь как получилось? — Ана смотрела на подругу жалобно, как маленькая обиженная девочка. — Он уехал четыре дня назад. А я ее взяла позавчера, то есть позавчера она уже пришла работать. Я ей показала, где что… и так далее… Вчера у нее была больница — сутки через двое, если помнишь. Ночью приехал Фил. Я слышала, но не вышла. Ужасно хотела выйти, дотронуться до него, вымыть, покормить… Но, понимаешь, он должен был отдохнуть, командировки его здорово изматывают; если бы я вышла, мы бы до утра не спали — так уже бывало, а в результате посреди рабочего дня у него повышалось давление. Он даже не перекусил — принял душ и заснул в гостевой. А я не могла заснуть. Я думала о том, что утром придет Марина. Ну, выгоню я Марину, дальше что? Дело же не в этом… Почему, почему я не могла заснуть? Что за бес в меня вселился? И я ушла. Вот… Все, собственно. Вся моя проблема.
Ана полностью успокоилась. Она была элегично грустна, но не более. Она была точно такой, как в самом начале их сегодняшней встречи.
— Нет у тебя никакой проблемы, — вдруг сказала Вероника.
— Нет? Как это нет?
— Очень просто. Или ты такая, как все — обычная, ревнивая, мелочная… что там еще? Ну, ты поняла. Слова могут быть самые обидные, не в них дело.
— Или?..
— Так вот, если ты такая, как все, только на время как бы разленившаяся, разблагодушест-во-вав-ша-яся… а теперь приходящая в обычную норму (и слава Богу, если так!), то проблемы нет вообще, потому что твое беспокойство нормально. Не беспокойство о беспокойстве, — она хихикнула, — а просто беспокойство. Я ясно выражаюсь?
— Ага.
— А если ты не такая, то проблемы нет тоже, потому что, дорогая, в этом случае никакого беспокойства в тебе быть не должно, и ты сама это признаешь, а значит, это беспокойство ты себе просто вообразила… а уж беспокойство о беспокойстве — тем более… Слишком благородной натуре время от времени непременно нужна ветряная мельница, чтобы что-нибудь с ней учинить. Иначе — неинтересно. Ну так ведь? Ну скажи, что я права!
— Логически да… но…
— Брось, — махнула рукой Вероника, — пройдет… Ты, главное, поменьше думай об этом. Все психозы люди сами себе выдумывают. Накручивают, запутываются сами в себе. Будь проще.
— Хорошо с тобой, — несмело улыбнулась Ана.
— Ты мне другое скажи, — оживилась Вероника. — Что проблема твоя — выдумки, это для меня очевидно. А как ты все-таки добилась своего безмятежного состояния? Напоминаю: ты обещала открыть мне секрет своего счастья. Конкретно. Ты наконец сделаешь это или нет?
— Да, я могу… но ведь…
— Опять скажешь, что это отдельный длинный разговор?
— Нет-нет, пожалуйста… Ведь сам-то по себе секрет моего счастья очень прост… Это наши с Филом разлуки, вообще как мы с ним мало и жадно живем. Мы настолько мало времени проводим вместе, что просто не успеваем надоесть друг другу. И каждая разлука немножко изменяет нас. При каждой новой встрече мы как бы заново привыкаем друг к другу. Бывает, что мы и этого-то не успеваем — привыкнуть, не то что надоесть.