Испанский сон
Шрифт:
— Гнусно мне, гнусно тебя слушать! — вскричал Вальд негодующе, — тьфу на тебя! Отвратительные, бездушные рассуждения; даже не пойму, как это всего лишь четверть часа назад я предлагал тебе свою дружбу. Как я обманулся! Я еще мог бы допустить, что всю эту кучу гадостей способен выдать робот или хотя бы страус. Но ты же верующий человек!
— Конечно, — невозмутимо отвечал Сид, — еще как верующий! Истинным другом вообще может быть только Спаситель. Все, о чем мы сейчас говорили — это так, vanita vanitatis, то есть суета сует. Светская дружба, Вальдемар, — не более чем приятные и полезные отношения; они не должны создавать моральных проблем. Все сверх того — от лукавого и только отвлекает от истинной мысли о Боге. Я тебе больше скажу: только такой друг, с которым нет ни проблем, ни обязательств, может быть с тобой по-настоящему честен. Я, например, нимало не стесняюсь, общаясь с тобой. Могу сказать тебе все что угодно прямо и без утайки. А почему? Да потому что никаких сложностей между нами не накручено. Ничем мы друг другу не обязаны… ничего друг от друга не ждем…
— Как это ничего? Вот возьму и не покормлю тебя вовремя, сразу запоешь по-другому.
Сид громко хмыкнул.
— Кормление не входит в сферу отношений; можно и молча кормить. Это как симбиоз: ты меня кормишь, а я приглядываю за полетом. Ну, не покормишь… думаешь, я буду перед тобой заискивать? Еще чего. Просто прекращу с тобой общаться, и все; во-первых, тебе будет скучно, а во-вторых — кстати! — возрастет опасность аварии.
— Мы в руках Господа, — неуверенно сказал Вальд.
— Разумеется, — подтвердил Сид, — но разве Господь внушил тебе, что сегодня вечером нужно менять баллон?
— Нет.
— А между тем это так. Есть вопросы?
Вальд устыдился.
— Но позволь закончить мысль, — сказал Сид, — каждая мысль по возможности должна быть закончена. Я остановился на том, что мы с тобой ничем особенным не связаны. Теперь, для контраста, возьмем в пример какого-нибудь твоего старого друга. У тебя ведь есть хоть один старый друг? Не может быть, чтобы никого не было.
— Ну, есть один.
— Как его зовут?
— Филипп.
— Славное имя! и часто вы с ним общаетесь?
— Каждый день… Я имею в виду, на работе.
— Vaya, vaya… — разочарованно протянул Сид. — Совсем плохи дела. Как же можно работать вместе с другом… или, наоборот, дружить с коллегой по работе? Небось, сплошные разочарования. Компромиссы… узел сложных проблем…
Вальд не мог в глубине души не признать, что Сид кое в чем прав. Даже не кое в чем, а во многом.
— Чего молчишь? — крикнул Сид.
— Согласен, но только в глубине души.
— Это хорошо, — заметил Сид, — глубина души — это самое главное. Собственно, это вообще все, что есть.
— Что ж, — сказал Вальд. — Не скрою, в результате этого разговора, который поначалу казался мне чисто схоластическим, ты существенно поколебал мои прежние представления о дружбе. Но для того, чтобы моя точка зрения полностью переменилась, все равно должно пройти какое-то время.
— Почему?
— Детский вопрос. Я должен свыкнуться с твоими идеями, пропустить их через себя… переработать… Может быть, эти идеи даже нуждаются в определенной коррекции — уж слишком сильно они попахивают максимализмом; а как известно, истина всегда посередине.
— Вот еще один расхожий и вредный миф. Ты производишь впечатление неглупого человека; подумай сам о том, что ты только что сказал! Набор слов, излюбленные инструменты филистеров, политиканов и глупцов, но никак не мыслящей личности. Наполовину беременная девушка — вот твоя истина посередине.
— Да ты просто нигилист.
— Ярлык, — моментально парировал Сид.
— Поговорю-ка я лучше со страусом, — в сердцах сказал Вальд. — С тобой стало трудно разговаривать.
— Уж конечно, если кругом неправ! Но ты же сам завел этот разговор об обмене историями и вообще о дружбе. Пока мы обсуждали текущие, насущные вопросы, тебе почему-то было не трудно… Каждой своей очередной фразой ты только подтверждаешь мою правоту; в твоей парадигме дружить — значит вначале накрутить всякого, а потом во всем этом с трудом разбираться. Суета… В моей же парадигме дружить — значит доставлять друг другу пользу и удовольствие. Молиться вместе, например… говорить приятные вещи…
— Ты мне сказал массу неприятного для меня.
— Положим, так тебе только кажется; не будь ты предубежден, ты бы мне только спасибо сказал за это якобы неприятное… но в любом случае мы ведь еще не начали дружить — просто обсуждаем протокольные вопросы. Может, ты хочешь отозвать свое предложение? Если так, то ради Бога; все то, что я говорил о своих преимуществах как друга, вовсе не означает, что я набиваюсь в друзья.
— А у тебя много друзей? — спросил Вальд.
— Ты спрашиваешь про старых или настоящих?
— Хм. А что, есть разница?
— Конечно. Настоящий друг — это праздник, который, э-э, всегда с тобой… а со старым другом встречаешься раз в квартал, в два года.
— Ага.
— Поэтому я тебе отвечу так: старых друзей у меня до чертиков, а настоящих — ни одного… кроме Спасителя, конечно. Ну, и тебя — если после этого разговора мы останемся друзьями.
Наступило молчание.
— Эй, — сказал Вальд, — имей в виду, я просто молчу. Не жму плечами, не раскаиваюсь.
— Созерцаешь?
— Думаю.
— Давай помолимся.
— Давай.
И они затянули молитву.
Дорогой! Я даже не спрашиваю, как ты там. Ведь Ипполит в полном порядке; а если бы у тебя были какие-то проблемы, это бы не могло не сказаться на Нем. ;-)
Вчера я была у стоматолога. Что может быть более обыденным и малоприятным? Однако этот визит оказался для меня кое-чем примечателен. Критически оглядывая окруживший меня специфический инструментарий, я обратила внимание на муляж — пару человеческих челюстей, стоявшую довольно далеко от кресла, в котором я сидела, но тем не менее вызвавшую во мне какой-то интерес. Я захотела взять эти челюсти в руки; я занервничала. Врач, сверливший мне зубы, решил, что меня тревожат неприятные ощущения от того, что он делал со мной.
«Неужели больно?» — спросил он меня.
«Возможно, это самовнушение, — предположила я. — Мне хотелось бы успокоиться».
«Маленький сеанс аутотренинга?»
«Мне не помогает аутотренинг, — соврала я. — Я уж знаю особенности своей психики; мне нужно взять в руки что-нибудь необычное, я и успокоюсь. Знаете — как грудничкам дают погремушки?»
«У меня нет погремушек, — огорчился врач. — Разве что…» — И он потряс в воздухе какой-то дурацкой коробочкой, частично заполненной не то борами, не то какими-нибудь искусственными зубами.