Испанский сон
Шрифт:
— Еще как понимаю! А теперь?
— Теперь все по-другому. Марина стала… в общем, стала тем, что она есть…
Ана смешалась.
— Ну! — подбодрила ее Вероника. — Говори.
— Не знаю, — повторила Ана. — Я перестала думать об этом. Считай, проблема исчезла.
— Ага, — медленно протянула Вероника. — Кажется…
Она подняла глаза к потолку.
— Мы стали какими-то косноязычными, — хихикнула Ана. — Говори же!
— Не думаю, что моя проблема исчезнет так же удачно и безболезненно, как твоя, — сказала Вероника. — Ты для меня не Марина; не дай-то Бог, чтобы твой статус изменился хоть на сколько-нибудь… однако…
— Ника, не тяни!
— Погоди, дай ухватить за ниточку… это было связано с Мариной… ты упомянула про Марину, и у меня мелькнула какая-то нестандартная мысль… ага, вот! Почему бы Марине не сделаться моим психоаналитиком?
— Ну и мысль, — покачала Ана головой.
— Ты была бы против?
— Да нет… но она же всего лишь какая-то медсестра.
— А кто мне пенял ее высоким профессионализмом?
— Конечно: в первой помощи при обмороке.
— Тот, что меня сегодня терзал, наверняка бы с моим обмороком не справился.
— Этому я почему-то верю…
— Знаешь, а стоило бы попробовать, — сказала Вероника с задумчивым видом. — Она такая тактичная, внимательная… И не пришлось бы специально заботиться о сохранении тайн… Слушай, мне все больше нравится эта идея.
— Не знаю. А если у нее не получится?
— Ну, не получится — не получится; во всяком случае, наверняка хуже не станет.
— Ты хотела сказать, она тебя не разорит.
— Тоже не последнее дело…
— Но мы с тобой так говорим, будто она уже согласилась. А если она просто откажется?
— Зайка! — умильно протянула Вероника. — А ты прикажи ей — она и не откажется.
— Я не могу ей приказывать в таких делах.
— Но можешь, например, сильно попросить…
— Это да, — согласилась Ана, думая вслух. — Я могу сказать ей, что ты… что твои проблемы отражаются на наших с тобой отношениях (а это, между нами, так и есть); таким образом, помогая тебе, она тем самым сослужит пользу и мне, своей Госпоже.
— Вот, вот! — в восторге воскликнула Вероника. — Именно так я ей и…
Она осеклась. Ана посмотрела на нее с удивлением.
— …и сказала бы! — фальшиво закончила Вероника фразу и вдруг почувствовала невероятное отвращение к себе. Она увидела себя доверчивыми, милыми Глазками; самая большая куча блевотины была гораздо лучше ее. Она добилась всего, чего хотела, и даже более того… но неужто это стоило обмана? Как теперь жить — после того, как она задешево использовала свою возлюбленную, свою Зайку, самое дорогое на свете существо?
Она упала навзничь и зарыдала.
— А теперь-то что? — поразилась Зайка.
— Я обманула тебя.
— Как?
— Это ложь… спектакль… — выдавливала Вероника сквозь рыдания, — я уже говорила с Мариной. Я просто боялась тебе признаться… думала, ты не разрешишь.
— Кошмар, — сказала Ана. — Ты серьезно?
— Да. — Вероника слегка успокоилась. — Ни у какого маньяка я не была.
— Но ты так переживала… так плакала…
— Это из-за сознания своего обмана, — хлюпая носом, объяснила Вероника в полной уверенности, что все было именно так. — Родная моя! Нет мне прощения!
— Бедняжечка, — проговорила Зайка, гладя Веронику по голове еще и поласковей прежнего. — Блудная моя овечка… Теперь я уж точно вижу, что без психоанализа тебе не обойтись; вопрос в том, справится ли Марина?
— Неужели ты так запросто способна простить? — горестно вопросила Вероника. — Может быть, — в ее глазах появилась надежда, — ты хотя бы отшлепаешь меня?
— Ну уж нет! — недовольно сказала Ана. — Даже и не думай об этом. Превратили меня в шлепальщицу, в какую-то фурию… к тому же с минуты на минуту явится Фил.
— Тогда нам нужно одеться.
— Вот это правильно.
Они стали одевать друг друга с тихими, нежными поцелуями.
— Пойдем, — сказала Ана, когда они кончили, — нужно разогреть ему обед.
— А где, кстати, Марина?
— На работе. Да, насчет Марины… учти, когда я буду с ней разговаривать, весь этот пизод с маньяком я вынуждена буду ей пересказать.
Вероника побледнела.
— Пожалуйста, без сцен. Пойми, это в наших общих интересах; ей нужно представлять себе сугубую запущенность твоего случая.
— Может быть, я лучше расскажу сама?
— Это ваше с ней дело, а я расскажу от своего лица. Здесь важны нюансы субъективного восприятия.
— Видимо, ты права, — кротко кивнула Вероника.
Они спустились на кухню.
— Пообедаешь с нами?
— С удовольствием. Зайка!
— Да?
— Я подумала… сколько же в нас всякого!
— Как, опять? — удивилась Ана. — В который раз?
— Не смейся; меня все больше поражает глубина человеческой души. Знаешь… пока суд да дело насчет психоанализа, я надыбала книжицу Фрейда. Скукотища, честно говоря; эти гладенькие, тяжеловесные немецкие фразы… Но что удивительно, так это бережность, с которой анализируется тончайшее, еле ощутимое… например, мальчик осмысливает свою пипиську, забавляется с ней, а взрослый человек, папаша, подробнейшим образом записывает все его действия и идеи… ну ладно; можно счесть психом отца — так нет же, еще один взрослый, светило с мировым именем, столь же подробно все это рассматривает и комментирует… а еще сотни человек слушают его лекции, а потом еще и читают чуть ли не миллионы. Если столько людей, наверняка не все подряд психи, что-то в этом находят, значит, что-то на самом деле есть? Значит, и мы с тобой не такие уж извращенные дуры, что копаемся в этом будто бы грязном белье своих душ?
— Ну, — подтвердила Ана, мелко рубя на деревянной доске укроп, немножко тимьяна и маленькую луковицу.
— С другой стороны, — продолжала Вероника, — где-то рядом — совершенно обратное. Какой-нибудь бандюга… подонок, зверь… втыкает в другого ножик, такой же, как сейчас у тебя в руке — и все, и плакали бесценные сокровища неповторимой личности… Или даже хуже того: он говорит, давай деньги, а нет — изнасилую твою жену… Какой парадокс! Эфемерные движения глубоких душ по соседству с этими животными позывами примитивных тварей…