Испанский сон
Шрифт:
— Странно, — сказал Филипп. — Потолок-то подвесной. Плитки, сами по себе, очень легкие. Откуда же кровь?
Лица над ним омрачились. Филипп скосил взгляд еще ниже и увидел под дырой кучу строительного хлама — кирпичей, деревяшек, обломков плиток типа «Армстронг». Всю комнату заполняла густая взвесь известковой пыли, ошибочно принятая им за туман в голове.
— Нужен респиратор, — пробормотал Филипп. — Доложили ли службе безопасности?
— Мы доложили бы, — уклончиво сказал Гонсалес. — Но ведь у нас ее нет.
— Ну, тогда это несерьезно.
Отдел переглянулся.
— Для кого как, — сказал Цыпленок Манолито.
— Ты на что намекаешь? — возмутился Филипп, сел на диванчике и снял с себя компресс. — Ты хочешь сказать, возможность диверсии имела место, а я, главный инженер, не придаю этому значения?
Цыпленок поскучнел.
— Сеньор неправильно истолковывает, — вступился Гонсалес за подчиненного, — малец просто тоже получил по башке, вот и все.
— Но меньше, — добавил Пепе.
Это похоже на предостережение, подумал Филипп. Что-то происходит со мной, что-то необычное. Страшное, может быть. Он вспомнил траншею, преградившую путь автомобилю. Хуже всего, подумал Филипп, что я вовлекаю в это окружающих. Людей, которые вовсе не при чем.
— Вам нужно держаться от меня подальше, — тускло сказал он и обвел лица этих людей медленным, тяжелым взглядом. Под этим взглядом они опускали глаза.
— Но мы и так… — пискнул было Цыпленок и смолк, опустил глаза вслед за другими.
— Тем не менее, совещание состоится, — сказал Филипп еще более тускло. — На чем я остановился до происшествия с потолком?
Они слегка оживились. Снова вылез Цыпленок:
— Мы собирались пойти…
— Отнюдь, — перебил его Гонсалес, — последняя фраза сеньора была обращена к Пепе и Аурелио. Им было сказано, чтоб они думали над основной задачей, то есть как получить. Сеньор не уточнил, что именно. Возможно — я бы даже сказал, весьма вероятно — сеньор как раз собирался это уточнить. Однако, в тот же момент страшный удар обрушился на сеньора; свет померк в его глазах, и он не успел закончить фразу.
— Да, — подтвердил Филипп. — Ты в точности угадал; именно так все и было.
Гонсалес самодовольно ухмыльнулся.
— Что ж, — сказал Филипп, — жду вас в моем кабинете… э-э, через десять минут.
— Разве мы не идем вместе? — озабоченно осведомился Гонсалес. — Сеньор еще слаб…
— Я же сказал, держитесь от меня подальше, — недобро сказал Филипп. Но, глядя на их вновь омрачившиеся лица, смягчился и нехотя добавил: — Хочу испытать тамошний потолок. Мало ли что… На это ведь нужно время, неужели не ясно?
Он встал, обошел кругом кучу строительного мусора и отворил дверь.
— Сеньор, — окликнул сзади Гонсалес, — но все-таки! Каково содержание основной задачи?
Филипп обернулся.
— Странно, — проговорил он с удивлением, — мне кажется, я столько раз уже это говорил… Я просто хотел сказать — думайте о том, как получить прибыль.
Назначение объекта оставалось малопонятным. Англичанки говорили по-испански плоховато, а монашка не говорила по-английски вообще — гораздо меньше испанцев говорят по-английски, чем предполагалось бы из общекультурных соображений. Самым замечательным экспонатом госпиталя Тавера, видимо, считалась картина, на которой был запечатлен древний феномен — некая бородатая дама, родившая в весьма почтенном возрасте и изображенная кормящей своего ребенка единственной грудью, расположенной посередине.
Однако на Филиппа большее впечатление произвела библиотека — длинный сумрачный зал с картинами, статуями, рыцарскими доспехами, тяжелыми шкафами и огромным количеством фолиантов разных эпох, даже инкунабул и рукописей, особенно редкие из которых лежали в витринах под стеклом, закрытые плотной материей от верхнего света. Филипп, дождавшись, пока монашка не перешла в другой зал, быстренько сфотографировал библиотеку — он не был уверен, что это дозволено.
Уже казалось, что экскурсия завершается, когда монашка, поколебавшись, показала еще одну дверь — неизвестно, входившую ли в регулярный экскурсионный маршрут — и спросила, как понял Филипп, не желает ли честная компания посмотреть еще и это. Пятеро экскурсантов по очереди заглянули за дверь. Там были ступени, уходящие вниз. Англичанки начали совещаться. Филипп попытался выяснить у них, что там, внизу. Они отвечали малопонятно.
Тогда, побыстрее, пока монашка не передумала, он вошел в загадочную дверь, увлекая за собой Зайку и Сашеньку. Монашка бойко протопала мимо них — вести была ее прерогатива. Англичанки потащились вслед.
Ступени спускались все ниже. Редкие слабые лампочки наводили страх, почему-то напомнив туннель метро — детский кошмар Филиппа. Повеяло сыростью и могильным холодом. Наконец, показалась дверь. Тускло блеснуло железное кольцо, отполированное временем. Дверь заскрипела. Стало еще страшней; впрочем, этот страх — понимал Филипп — был какой-то аттракционный, игрушечный.
Они вошли в довольно большой, но не очень высокий подземный зал, освещенный так же слабо, как и лестница, пустой, скудно декорированный, с куполообразным потолком и гладким каменным полом. Зал был круглым, если не считать широкой ниши напротив входа; там, в этой нише, более ярко освещенной, чем все остальное, на каменном возвышении стоял длинный стол и за ним — несколько высоких кресел, обращенных к залу.
— Ah'i
estaba el tribunal, — сказала смотрительница, махнув рукой в сторону кресел. — Y aqu'i el hereje.
— Hereje? — переспросили англичанки.
— Her'e
tico, — пояснила смотрительница.
И она показала на центр зала, где камнем другого цвета был выложен круг в полметра диаметром.
Трибунал. Эретико. Вот, значит, куда их занесло. Вот как это происходило… Филипп встал в круг.
Монашка объяснила англичанкам что-то непонятное, сопровождая объяснение разносторонней жестикуляцией.
— Try to speak out of there, — показала англичанка Сашеньке, и та пошла, поднялась легонько на возвышение и непринужденно уселась за стол, в центральное кресло.