Испанский сон
Шрифт:
Вот это-то и сделалось моей самой сильной детской фантазией. О, как я мечтала ее осуществить! Время от времени возникали ситуации, когда это было бы возможно. Но я не использовала ни одну из таких ситуаций. Самое забавное, что препятствием для меня был вовсе не страх быть осмеянной и наказанной. Я, видишь ли, подозревала, что моя идея владеет не только мною. Я была уверена, что многие втайне хотели бы того же. Но как отличить, кто хочет, а кто не хочет? Я пристально вглядывалась в лица своих подружек и приятелей, пытаясь как-то выделить единомышленников. Пыталась поймать взгляды, намеки, случайные оговорки. Наверняка мои единомышленники стеснялись открыться именно по той же причине — они не были уверены. Мы так и остались непонятыми друг дружкой. Недополучившими и недодавшими. Жаль.
Я осуществила свою мечту, но гораздо позже. Когда мужчина впервые достиг языком моего клитора, мне стало ясно, что вещи, о которых пишут в запретных романах, случаются и наяву. Границы возможного моментально расширились. В таком случае, чем моя мечта хуже? Я даже не стала ничего обсуждать со своим партнером. Едва мы оказались в душе, едва он встал на колени и уткнул свое лицо мне между ног, я охватила его голову обеими руками, взявшись за темя и за подбородок. Я опустила его голову еще ниже и одновременно приподняла его лицо, чтобы он видел, что происходит. Я присела над ним. Я стала делать пи-пи на его волосы, на лицо, на плечи. Он ловил мою струйку и забавлялся с ней именно так, как я этого хотела. Потом мы поменялись. Мы сделали все то, что я нафантазировала около фонтана. И — знаешь? Еще не закончив это, я уже знала, что загубила свою мечту.
Ну, может быть, не загубила. Может быть, просто испортила, изгадила. С ней не сделалось того, что постигло кучу-малу после бадьи с карпами. Да, она не погибла — просто как-то потускнела, обесценилась. Я больше никогда и ни с кем не делала этого. Я поняла, что некоторые вещи лучше не делать. Можно мечтать о них, можно даже обсуждать с кем-то (с тобой!), но — не делать.
Поэтому я вполне понимаю твою осторожность, например, в вопросах стиля общения. Не такая уж я прямолинейная дурочка, как ты, может, думаешь потихаря! ;-) Например, я ни за что не согласилась бы встречаться с тобой. (Это серьезно.) Даже если бы ты меня умолял или, к примеру, предложил встретиться и тут же расстаться навсегда, я и тогда бы не согласилась, потому что эта очередная протухшая фантазия навсегда испортила бы мне отношения с любым последующим корреспондентом. Я в шутку просила твою фотографию — забудь об этом! Я не желаю знать, как ты выглядишь. Я каждый раз представляю себе твой новый образ. Ты — мой идеал; лучше тебя быть не может. Знай: ты — тот единственный, кто делает на меня пи-пи так, что мне это по-прежнему приятно.
Никакая бытовуха не будет грозить нашим отношениям. Твоя жена, сама по себе, мне вовсе не интересна. Надеюсь, ты не обиделся? если да, то я вполне искренне готова обсуждать твою жену только потому, что тебе этого хочется! А спросила я тебя о вашем сексе лишь затем, что надеялась найти в этом источник какой-нибудь своей новой маленькой фантазии.
Сегодня я более многословна, чем обычно, да? Не ты один можешь писать длинные письма. Концовка получается у меня какой-то грустноватой. Сама не пойму, нравится мне это или нет. Во всяком случае, настроение не онанистическое. Ну, не все коту масленица.
Я люблю тебя.
В кабинете, за тремя напитками, внесенными секретаршей Женечкой и недопитыми, сидели трое: травмированный, но статный Филипп *ов; плотный, приземистый Алонсо Гонсалес; а также Цыпленок Манолито, высокий, тоненький, похожий на вундеркинда — победителя математических олимпиад.
Настоящие хакеры — люди не от мира сего; прочие люди считают их типа инфантилами. Иначе не может быть; мир, в котором хакер живет — виртуален. В обычный мир хакер спускается, как в ад; он совершает в нем необъяснимые поступки. Обворовав финансовую сеть в особо крупных размерах, он не вложит деньги в семью или власть. В лучшем случае в яхту, в худшем в игрушки, а скорее всего — в свою хакерскую усладу. Впрочем, хакер в любом случае плохо обойдется с деньгами, он способен растратить сколько угодно по пустякам. Нет ничего, с чем бы хакер хорошо обращался, включая и его самого, хакера. С техникой хакер обращается хуже всего, насилует сеть — а иначе что он за хакер — находясь в состоянии вечного поиска свежих программ и новых деталей. Анекдот из «Плэйбоя». Встречаются два хакера: «Ты чего такой грустный?» — «Да вот, мать сдохла. Надо новую искать». Правда, «Плэйбой» утверждает, что речь идет всего лишь о материнской плате — детальке, хотя и важной. Филипп утверждать этого бы не стал.
В беседе с власть предержащим хакер вначале бравирует, делая вид, что ему все пофиг (что несложно, поскольку в тот момент это действительно так). Стоит на хакера надавить — попросту говоря, ущучить его или даже прижучить — как с него слетает тонкий слой самоуверенности, обнажая ранимое детское существо, либо уходящее в себя в порядке глухой обороны, либо полностью поддающееся воздействию и контролю извне.
Таковы были характерные признаки хакера на конец тысячелетия. Именно таков был психологический фон, на котором главный инженер Филипп *ов допрашивал своего юного сотрудника, хакера по прозвищу Pollo, то есть Цыпленок, и по имени Манолито.
— Имя?
— Манолито.
— Я спрашиваю, имя этого человека?
— Радомир. Бананьев. Ратмир Бананьев.
— Квалификация Бананьева?
— Маршрутизатор. Сигналы, каналы, узлы… навигация, в общем. Кабельтовы, то есть, кабели из волокна… сети из него же… Ничего особенного.
— Только это — или еще что-нибудь?
Цыпленок подумал.
— Ну… может, еще протоколы… писанина всякая…
— Что сказал Эстебан?
— Много сказал. Что они собрались все менять, всю систему коммуникаций. Траншеи, колодцы уже выкопали. Глубокие. Трубы подвезли, сам видел. Пропускная способность — ого! Теперь вопрос, как их соединять. К кому-то обратились, но не к тем, как ему кажется. Рожи, говорит, у них уголовные; такие соединят, а потом все дерьмо из подвала попрет в кабинет начальника. Сам-то он в сетях полный ноль. Вы, говорит, очень кстати. Подпитайте меня идеями, говорит, тогда я буду делать начальству доклад о смене концепции. И подрядчика, соответственно.
— Дальше.
— Мы нарисовали картинок, просветили его.
— Кто «мы»?
— Группа, кто же еще, — беззаботно ответил Цыпленок; — сейчас, говорят, даже отдел… Мы — вместе, разве не так, Алонсо? Посоветовались, сделали маленький информпакет Эстебану…
— !
Манолито, кто у тебя начальник?
— Дон Алонсо Гонсалес, — сказал Цыпленок, и в его голосе появилась тоска. Он быстро почуял неприятности.
— Твой начальник Гонсалес участвовал в этой работе?
Цыпленок затравленно посмотрел на Гонсалеса.
— Мы — вместе… Мы… Алонсо, ну
!скажи что-нибудь!
— Я тебя спрашиваю, — строго сказал Филипп.
Гонсалес вскочил, рванул рубашку на шее, обнажил татуировку, пальцы веером распустил, выкатил глаза, оскалился — захотел, наверно, что-то сказать, но передумал, сел и молча отвернулся.
— Даже так… — трагически молвил Цыпленок.
— Вплоть до того, — сурово отрезал Филипп.
— Но там не было ничего секретного, — пролепетал Цыпленок. — Просто… общие сведения… Платформу нарисовали… на которую трубы сложить… Я не знал, что это так серьезно.
— Теперь будешь знать, — произнес Филипп тоном инквизитора. — Итак, вы просветили Эстебана. Кстати, запрещаю тебе говорить слово «мы». Говори конкретно — кто ходил, кто просвещал и так далее.
— !!
Замочу, сеньор!! — крикнул Гонсалес, не выдержав. — !Не трожь ребенка! ?Следствие чинишь над малолетними?
— Ты угадал, — бесстрастно сказал Филипп. — Это служебное расследование. Манолито! прошу, продолжай.
Цыпленок тяжело вздохнул.
— Вначале я ходил один. В общей сложности раз… — он задумался, — пять-семь, не больше. После того, как мы с Бананьевым…