Испанский сон
Шрифт:
— Дурацкий сеанс, — внезапно вспылила Вероника и едва не расплакалась. — Ты просто стебаешь меня… это что, норма такая — издеваться над пациентом? А как же врачебная этика?
Два спортсмена, заслышав русскую речь с соседнего стола, опешили от неожиданности и враз перестали материться.
— Петя, ё-моё, — тихонько сказал один из них, — сидим, выражаемся… а девочки-то все понимают.
— Ты думаешь? — засомневался другой.
— Бля буду! Надо бы типа извиниться.
— С х-- ли? Всю жизнь при бабах матерюсь.
— То Кизлев, а то заграница. Чуешь разницу?
— Ага. Давай шампанское им пошлем.
— Еще подумают, что мы их типа снять хотим.
— А чего бы их, кстати, не подснять?
— А тренер что сказал? Режимим, Петя.
— На х-- тренера и этот режим…
— Нет уж, Петя, — тихо, но решительно возразил первый спортсмен, — клеить девочек будешь у себя в Кизлеве. А здесь мы представляем свою страну! К тому же на это и денег не хватит: карты наши заблокированы, наличных с гулькин х--, а шампанское тут, браток, вовсе не дешево.
— Тогда лучше вообще не извиняться.
— Ты прав. Давай просто сделаем вид, типа смущены.
— Давай.
И они оба явно смутились.
Однако же, в свою очередь, смутилась и Марина.
— Бля буду, — пробормотала она с недоумением, — я не думала, что ты воспримешь это так резко… Видимо, случай более запущен, чем кажется… типа реактивный синдром… А почему бы тебе не задать прямой вопрос Валентину?
— Он не ответит. Или наврет. И будет гораздо хуже; так у нас с ним неинтересно, но по крайней мере устойчиво… говорю, стена поднимется еще выше.
— Ты могла бы превратить это в игру. Не вернуть трусы на место, но и ничего не сказать, чтобы теперь уже он задумывался… или, например, оставить в тайнике что-нибудь свое…
— Благодарю покорно, — сказала Вероника. — Я правильно понимаю, что сеанс психоанализа кончился?
— Успокойся, — скривилась Марина, — сказано тебе: вторая проблема для анализа не готова. Кстати! ты что-то говорила о непостижимой связи проблем. Выходит, ты тоже догадалась о страхе?
— Не совсем. Я просто имела в виду, что первая проблема возникла у меня из-за Зайкиных отношений с Филиппом. А ведь Зайка — это моя проекция… помнишь? Получается, что обе проблемы связаны с мужьями — с моим собственным мужем и с мужем моей проекции.
— Ну и что? — спросила Марина.
— Не знаю, — сказала Вероника. — Говорю же, непостижимая связь.
— Ладно, — вздохнула Марина и разочарованно посмотрела на часы. — Не очень-то утешает: два сеанса, а результата никакого.
— Ну, не совсем никакого, — примирительно сказала Вероника. — Установлено насчет страха; а что касается второй проблемы, то я согласна ее отложить.
— Может, ты пока подождешь бояться трусов? — с надеждой предположила Марина. — До выяснения…
— Ты думаешь, можно отложить страх на потом?
— А почему нет? Ребенок не смог бы; но ты же взрослый человек и хотя бы в какой-то мере вольна над своими эмоциями.
— Я подумаю, — медленно сказала Вероника. — Может быть, эта идея — самое важное, что прозвучало за оба сеанса… для меня, конечно, — поправилась она, — ты понимаешь… Может быть, это моя путеводная звезда.
Тепло распрощавшись с Вероникой, Марина прогулялась по солнечной эспланаде, дала десять песет профессиональному нищему, за «Макдональдсом» свернула в сумрачный переулок и зашла во двор обветшалого, предназначенного на слом здания. Здесь она подошла к ожидавшему ее темно-серому «Сеату-Толедо», открыла заднюю дверь салона и уже вознамерилась сесть, как вдруг сцена, разыгрывающаяся в двух шагах от машины, привлекла ее внимание — она даже сама не смогла бы сказать, почему.
Сцена эта была совершенно обычная — облезлый, видавший виды «москвич» не заводился; хозяин или во всяком случае водитель открыл капот и шнырял между кабиной и двигателем, пытаясь устранить поломку, а справа от «москвича» стоял мальчик в курточке из кожезаменителя, взирая на усилия водителя молча и с выражением разве что легкой досады на лице.
Испытывая смутную тревогу от непонятности своего побуждения, Марина рассмотрела вначале водителя «москвича» и не нашла в нем решительно ничего примечательного. Он был средних лет и одет очень просто; лицо его, кроме непосредственных технических забот, отражало долгий трудовой стаж по рабочей профессии, в целом положительный моральный облик и, может быть, самую чуточку излишне позволенного накануне. Затем Марина рассмотрела мальчика и тоже не нашла ничего. Ему могло быть двенадцать лет, а могло и четырнадцать; он был скорее симпатичный, чем уродливый, и скорее упитанный, чем худой, но все это укладывалось в рамки чего-то среднего. Единственным в этой парочке, что могло тянуть хоть на какую-то оригинальность, было отношение мальчика к водителю да и вообще к происходящему: он вел себя так, будто водитель ему не родственник, а персональный шофер, который день изо дня копается в своей машине и никак не может починить окончательно; и полагалось бы его уволить, да жаль.
Оттого, что никакой другой мысли в голове не мелькнуло, Марина решила проверить такое предположение. Она сделала два шага, отделяющие ее «Толедо» от «москвича», и с сочувственным видом уставилась на последний. Прождав несколько секунд, позволяющих уже завести разговор, она посмотрела на мальчика и спросила:
— Мальчик, у тебя проблема?
— Ага, — кивнул мальчик, бросив на нее короткий и безразличный взгляд. — Не заводится.
— Может быть, я чем-нибудь помогу?
— Помоги, — согласился мальчик запросто, но без особенной радости. — Мне нужно кое-что перевезти.
С этими словами, не обращая внимания на продолжавшего копаться в моторе водителя, он проделал несколько странных манипуляций. Вначале он открыл багажник «москвича», затем полез в скопление проводов на задней вертикальной стенке багажника, что-то там нажал или повернул, затем снова закрыл багажник, а затем согнулся в три погибели и что-то еще раз нажал или повернул под бампером старенького автомобиля.
Едва он сделал это, как крышка багажника «москвича» плавно раздвинулась — незаметная глазу трещина или просто царапина неправильной, зигзагообразной формы вдруг разошлась, чем-то напомнив Марине выбегающую из металлических зубцов ступень эскалатора или, может быть, машинку для стрижки волос. Мальчик взялся за кромку образовавшейся прорези и дернул ее вверх. Часть крышки багажника поднялась и явила под собой бардачок, явно не предусмотренный конструкцией автомашины и представлявший собой настоящий тайник — толщиной не более «дипломата», но весьма поместительный из-за своих приличных размеров и сплошь забитый какими-то плоскими квадратными пакетами.