Испанский сон
Шрифт:
— Знаю, — сказал он, — потому мы с тобой и друзья… Но давай я отвечу и на другие вопросы, чтоб потом не возвращаться к этому; раз мы с тобой говорим начистоту, признаюсь тебе; не уверен я, хватит ли мне духу признаться в этом назавтра. Здесь, в туннеле, просто все как-то помогает быть откровенными…
Да и слишком мы оба потрясены, подумала Мария. В такие минуты сердца человеческие рвутся навстречу друг другу; затем наступают дни, и сердца вновь отдаляются.
— Не знаю, как быть сейчас, — продолжал меж тем Игорь. — Считаться ли дальше царевичем, нет ли? Если это был сон, значит, нужно бы пробудиться; а если наоборот (как я и думал), значит, нужно опять засыпать. А вместе с тем — если уж до конца! — еще час назад я знал, что это— настоящее, а сейчас я точно уже не знаю; это могло бы быть еще одной жизнью, не такой, какой я жил до того, но все равно не такой, какая должна бы… ну, в общем, еще одним сном. Другим, но все-таки сном.
— Понимаю, — сказала Мария. — Меня иногда тоже посещают подобные мысли. Например, что нас ждет там, на другом конце этого пути? Я не знаю…
— Как? — удивился Игорь. — Разве не станция?
— Я не об этом говорю.
Игорь помолчал.
— Как ты думаешь, — спросил он, — где мы сейчас? я имею в виду, географически?
— Понятия не имею. А как думаешь ты?
— Думаю, подъезжаем к границе. Ты обратила внимание, что боковые ветки совсем прекратились?
— Может, мы мчимся настолько быстро, что просто не успеваем их замечать?
— Хм… А знаешь, я никогда не был за границей.
— Я тоже в твоем возрасте не была.
— Давай поспим.
— Давай…
Мария достала из мешков тепленький плед из козьей шерсти. Экипаж мчался по траектории, все более погружаясь в глубину удивленных недр. Двое обнялись, укрылись, прижались друг к другу как можно плотней — беззащитная парочка, полностью вверившаяся судьбе, уже не имеющая ничего материального против целого мира.
— Я догадался, каков предел нашей скорости, — сонно пробормотал Игорь в ухо Марии.
— Ну, каков?
— Тысяча сто километров с чем-то. Потому что тысяча двести — уже звуковой барьер; вряд ли мы пробьем его в этом туннеле.
— Хорошо. Спи.
— Выключи фару. Вдруг мы проспим до замедления… она помешает…
— Все. Спи же…
— Я уже сплю…
Из-за плотных штор и ковра, гасящего звуки, Вальд не услышал с улицы ничего особенного. Даже шум бегущей по коридорам толпы практически полностью был поглощен тяжелыми двойными дверями; поэтому когда они распахнулись и множество людей с ружьями наполнило кабинет, для него это было скорее неожиданностью.
— А вот, братцы, и самый главный капиталист, — сказал веселый молодой голос. — Ишь, сколько всего нахапал… типа статуй! типа картин!
— Сейчас, — заговорила толпа, — мы его…
— Сейчас мы ему по ебальничку…
— Судить революционным трибуналом!
— Картины не трожь, братва!.. Картины в музей.
— Стол не повреди… старинной работы…
Несколько рук, как щупальца разгневанного осьминога, протянулись к Вальду, цепко схватили его, вытащили из кресла и поволокли на выход. Толпа неохотно пропускала тащивших его. Несколько человек плюнули на него по пути, кое-кто пнул со средней злобой и силой.
Его выволокли через приемную в холл и дотащили до лифта. Послышался нежный вздох лифтового колокольчика. Двери из нержавеющей стали разошлись.
Вальд услышал конское ржание и поднял голову. Звонко цокая подковами по полированному граниту, из лифта вышел конь под седлом, сопровождаемый сзади и с обеих сторон крадущимися в боевых стойках, облаченными в черное, низкорослыми азиатами, среди которых преобладали туркмены. Вальд перевел взгляд выше и увидел всадника. Он был одет в камуфляж, поверх него в кожаную куртку и с кепкой на голове. Куртка была крест-накрест перехвачена пулеметными лентами. Кривая казачья шашка болталась у всадника на боку. В руках он держал нагайку и маузер.
Вальд обомлел: это был Виктор Петрович. Он поднял коня на дыбы, нагайкой взмахнул, и толпа, держащая Вальда, вмиг расступилась. Воцарилось молчание.
— Бляди! — бешено крикнул Виктор Петрович. — Кто послал?
Никто ничего не ответил. Вальда перестали держать; в первый момент он чуть не упал, но овладел равновесием и выпрямился. Люди вокруг него хмуро смотрели в никуда или себе под ноги.
— По чьему приказу, я спрашиваю? — страшно крикнул всадник и выстрелил в потолок. — Кто старший? Не ответите — каждого десятого под расстрел!
Вокруг глухо зароптали. Со стороны приемной возникло движение, и толпа исторгла из себя двоих. Толпа толкнула их, плюнула в них, повалила на пол перед лошадью и вновь отступила, как морская волна.
— Вот они, суки, — сказал один из тех, кто минуту назад волок Вальда, и пнул лежащих по очереди. — Откуда же нам знать? У-у, провокаторы!
— Откуда знать, — зло буркнул всадник. — Так знайте теперь: здесь вам не шарашка, а Третье Главное Управление Наркомхоза, поняли? Извините душевно, товарищ начальник Управления, — мягко сказал он Вальду, — сами видите, какова обстановка… Ты, — ткнул он маузером в того, кто пинал провокаторов, — временно назначаешься начальником охраны здания и всего прочего, что здесь есть. Этих — в подвал… за мародерство и несанкционированные действия — расстрел на месте. Сформировать службу из личного состава и ждать указаний; а до того быть в подчинении товарища начальника. Исполняй!
— Есть, товарищ комиссар! — гаркнул назначенный.
Всадник спешился и отдал уздцы подобострастно взирающим на него людям. Он крепко пожал руку Вальду и, приобнявши его за плечи, увлек назад в кабинет. Вокруг сновали и коротко, внятно покрикивали. Вновь назначенный начальник охраны расставлял посты.
— Сьёкье!
— Вальд! Ты жив!
— Боже мой, наконец-то… Сьё, где ты?
— Дома. Вальд, я в порядке… лучше расскажи, как ты. То, что показывают по телевизору…
— Где ты была?
— В полете.
— Две недели в полете?
— Вальд, не кричи, хорошо? Я же не знала, что так сложится! Я была на воздушном шаре, с Сидом — решила испытать новые ощущения и заодно сэкономить на авиабилете; а шар летит медленнее, чем самолет…
— А почему твой телефон молчал?
— Потому что мы летели слишком высоко. Понимаешь, направление ветров в высоких слоях атмосферы…
— Сьё.
— Вальд, ты постоянно меня перебиваешь. Но расскажи, как у тебя? Тебе ничего не грозит?