Испанский сон
Шрифт:
Путешествие обрело ритм, сделалось дружелюбным. Они ехали дальше — в Малагу, где пробовали сладкие вина в погребке; в Гранаду, где на улочке, ведущей к Альгамбре, Филипп разговаривал с одноруким конструктором гитар; в Севилью, где в плавучем театре на реке Гвадалквивир они смотрели фламенко и общались с танцовщицей по имени Люпе, что родом из Африки. Они и позже много ездили по этим местам, то есть по югу пенинсулы да и по востоку. Только с Кордобой им не везло: всякий раз они попадали туда к вечеру; гуляли, конечно, по тому же Гвадалквивиру, заросшему и неширокому там, но главная ценность — Мескита, средневековая мечеть —
Большой, разноцветный воздушный шар медленно полз над цветущей пенинсулой. Прекрасные виды открывались с его высоты; однако единственный человек, находящийся в плетеной корзине, не любовался этими видами. Глубоко задумавшись, он сидел среди ящиков и мешков, громоздящихся там и сям в корзине, и перед взором его, устремленным вовнутрь себя, проплывали иные места и иные горизонты.
Он вспоминал последнее путешествие — друга, ставшего теперь из настоящего старым, норвежку и даже птицу, хоть он и не любил таких птиц. Как они, с двумя последними, летели в высоких слоях атмосферы, пересекая Атлантику с запада на восток по маршруту великого Фоссетта; как намертво примерзали к перистым облакам из-за каверзы ушедшего на континент антициклона, и лишь российский уполномоченный по Балканам, носившийся над водами туда и сюда, всякий раз вызволял их горячими струями своей мощной машины. Они помрачнели разом, завидев в тумане европейские берега. Там теперь шла война; там гибли живые люди, и воздухоплаватель, сам много страдавший и чувствительный к чужим страданиям, не удержался от слез. Ему полегчало, когда они, наконец, покинули трагические широты, сошли с маршрута предшественника и повернули к северу.
Здесь нижний ветер подхватил их — вначале медленно, а потом все быстрей, увлекаемый дружелюбным Гольфстримом и несущий их прямо по назначению. Шар затрясло на воздушных оврагах — то начались фьорды внизу; звонкий приветственный клич норвежки был хрипло поддержан птицею. Приближалась семидесятая широта, удивительное местечко, где теплая океаническая река сталкивается с дыханием полюса; шар зябко вздрогнул, сжался от холода и медленно начал снижаться. Два непостижимых создания, даже не дотерпев до земли, разом выпрыгнули из корзины, и шар, облегченный, опять ринулся ввысь.
Теперь, вымещаемый нижними массами, воздух влек его обратно, на юг; фьорды внизу сделались неразличимы. Когда шар упокоился в объятьях надежного, испытанного потока, человек задремал. Идиллические равнины и мирные города, оживленные автострады и старые замки, чередой проплывавшие под корзиной, не привлекали его внимания — все это было знакомо ему давно и хорошо; лишь над горной грядой, над пересекающей ее древней тропой пилигримов, он приподнял голову и опять ненадолго занялся полетом — во избежание новых ловушек, которые мог здесь подстроить коварный антициклон. При его опыте это труда не составило; затем, уже над пенинсулой, он вновь попытался соснуть — но сон все не шел… и было ясно, почему он не шел…
Пахнуло теплым, родным, внутренним морем. Человек вздохнул и отвлекся от тягостных воспоминаний, но лишь затем, чтобы погрузиться в нечто еще более тягостное для него. Ибо прекраснейший город, расстилавшийся теперь под корзиной, перестал радовать его уже давно — с тех пор, как он встретил
Он приблизился к башне; только она одна и ждала его в этом городе. Любимая башня в любимый час. «Ну, наконец-то, — сказала башня ему. — Я заждалась!» — сказала она капризно. — «Прости, — шепнул человек. — Я был далеко; ты все понимаешь». — «Я все понимаю», — со вздохом сказала башня. Человек нажал на рычаг своей установки. Огромная, округлая, причудливо изукрашенная розетка с крестом проплыла вверх мимо корзины; воздухоплаватель пробормотал несколько слов и осенил себя крестным знамением.
Он нарушал правила, цепляясь за эту площадку. Он знал, что ничего не случится — уже давно башня сказала это ему, — но они-то не знали; они преследовали его. Когда он сделал это впервые, набежали газетчики, и он отделался легким испугом; на второй раз он подвергся аресту; на третий — отдан под суд. Только письмо мэра и спасло положение — ведь он был не кто-нибудь, а звезда; он зарекся попадаться кому-либо на глаза, и для него оставался единственный час меж сов и жаворонков, когда все, кто бодрствует, смотрят вниз; а те немногие, кто смотрит вверх, уже знают его и не выдадут.
Он бросил якорь, зацепил за стальную ограду площадки; он подкрутил рукояти с учетом слабого предрассветного ветерка. Он коснулся веревки, соединившей его с городом. Как Антею, ему был необходим этот краткий час.
Глядя вверх, на розетку, сверкающую над его головой в лучах галогенных источников света, человек еще раз перекрестился и послал башне воздушный поцелуй. Ветерок проник под его рубашку, заставив его поежиться; затем он разложил спальный мешок, влез в него, закутался поуютнее, свернулся русским калачиком и сладко заснул.
Итак, они уже ездили по всяким местам, но еще никогда не бывали на северо-западе от Мадрида. Потому-то Филипп и обрадовался, услышав о Португалии; это давало возможность хоть часть пути проехать севером — Сеговия, Авила, Саламанка; в Эскуриал заскочить между делом — а вернуться обычным южным путем.
Как и всегда, не так-то просто было урвать недельку для путешествия. Настала очередь Аны быть незаменимой и занятой. Вздохнув и опустив Глазки долу, она пошла к своей новой начальнице — строгой, молодой — и попросилась со всей деликатностью, учитывая, что совсем недавно отпрашивалась в гости к ребенку.
— А куда теперь? — поинтересовалась та.
Ана замялась.
— Э-э… в общем, в Ф
'aтиму.
— Хм.
— Это важно для спасения нашей страны.
— Нашей — какой? Испании?
— России; необходимо как можно скорей посвятить ее Пренепорочному Сердцу тамошней Пресвятой Богородицы.
— Ага! тогда поняла… Это долго?
— Сестра Лусия говорит, что и жизни не хватит, — честно ответила Ана, — но нам с Филом хоть недельку бы…
— Даже не знаю. Страну жалко, но у нас масса конкретных дел… Мне нужно подумать.