Испанский сон
Шрифт:
— Поедем к тебе, — решила Вероника. — Тебе нужно успокоиться. И обсохнуть. Я уложу тебя, напою чем-нибудь горячим и чем-нибудь крепеньким.
Они потащились вначале по закрытой для транспорта, вымощенной желтыми плитками улице Кастаньос, потом, размахивая руками перед каждой полупустой машиной — по оживленной Рамбле, потом — слезы Зайки орошали пространство вокруг — между жалобно пищащими светофорами поперек еще более оживленной Майсоннаве, и только свернув мимо Центрального Рынка на улицу Кальдерон-де-ла-Барка, Вероника выловила такси, да и то в обратную сторону.
— Пинтор, — сказала Вероника таксисту.
— Который? Их,
— Мурильо. Да поживей, а то машина заржавеет.
— Si, se~nora.
Таксист развернулся и, не считаясь с правилами, поехал кратчайшей дорогой, то есть навстречу одностороннему движению улицы Кальдерон.
— Как это вы? — удивилась Вероника.
— Сеньора плачет, — лаконично объяснил таксист.
— Что-о?
Анютины Глазки от изумления округлились и моментально высохли.
— Извините, — сказал таксист и развернулся опять, — сеньора больше не плачет.
Он обогнул рынок и довез их до дома по правилам.
— Ваше сочувствие, — заметила Вероника, — обошлось нам в лишние пятьдесят песет расходу.
— Сеньора, — с достоинством возразил таксист, — вы неправы: сочувствие бесценно. Кроме того, я рисковал разбиться вдребезги.
— Ну, что ж, — прокомментировала Вероника, когда он уехал, — хотя бы ты наконец перестала плакать.
В подъезде Ана попросила:
— Не включай свет.
В тусклом отблеске уличных фонарей, проникающем сквозь стеклянные двери, она подошла к зеркалу и внимательно осмотрела свое распухшее от слез лицо.
— Ужас. Пошли.
Они молча поднялись на этаж и зашли в ее большую, пустоватую квартиру. Они обе были в подавленном состоянии. Им обеим хотелось что-то уничтожить, в крайнем случае — сотворить.
— Мне тяжело, — сказала Ана.
— Я обещала жалеть тебя.
— Жалей.
— Подожди, дай хоть кофе сделаю…
— Нет.
— Боже мой! — горестно воскликнула Вероника. — Опять начинается, что ли? Ну точно.
Ана снова заплакала — как кукла, сразу вдрызг, безо всякой предварительной подготовки.
— Зайка, Зайка же, — захлопотала Вероника вокруг нее, — ты не заболела? Зайка, по-моему, у тебя жар… пойдем, милая, я тебя сейчас приласкаю, приголублю, согрею… все-таки, кофе дашь поставить?..
— Потом.
— Зайка, может быть, ванну горяченькую?
— Потом.
— Зайка…
Вероника притащила Ану в спальню, усадила на кровать, с лязгом опустила тяжелую заоконную штору.
— Давай разденемся, — сказала она ей, как маленькой. — Это очень легко, Зайка: давай расстегнем эти пуговки… еще одну… а теперь продень ручку сюда… Молодец! А эту ручку сюда… а поясочек мы сделаем вот так… Ай да Зайка… Зайка у нас умничка…
Ана закрыла глаза.
— А теперь мы Зайку уложим, — приговаривала Вероника, откинув легкое покрывало и одну из лежащих под ней тонких простынок, — мы Зайку укроем… мы Зайку…
Она воздела покрывало над уложенной полураздетой Зайкой… но помедлила его опускать, залюбовавшись смуглым телом подруги. Взгляд ее упал на нежный Зайкин животик, мягкий, кругленький, покрытый едва заметным пушком, и сердце ее защемило от любви и жалости, и ниже сердца что-то сладко опустилось, и ноги внезапно ослабели так, что она просто вынуждена была опуститься, найти опору, присесть рядом с Зайкой на краю белоснежной постели.
— Давит, — вдруг прошептала Зайка.
Что давит, хотела спросить Вероника, и тут же поняла: ну конечно… этот тонкий кружевной аксессуар… как она сама не догадалась, его тоже… Она осторожно завела ладонь под Зайкино плечо, бархатное, прохладное… вобрала в нее маленькую лопатку, отделившуюся от спины скрытым от взора барельефом… легко скользнула под рванувшийся кверху свод позвоночника… вот он, маленький галантерейный секрет, и еле слышный щелчок, извлеченный двумя пальцами.
Другая рука — ее ли это рука, Вероники? — медленно сдвинула кружева вверх, и восхитительная розетка нежнейшего пурпура явилась взору, потемнела, обидчиво припухла на глазах и стала похожей на крошечную шляпу; и вслед за ней вторая такая же. Вероника не могла больше сдерживаться. Ее рот — большой, чувственный рот, созданный для наслаждений — раскрылся, издал стон тихого восторга и заключил в себя одну из двух крошечных шляп, в то время как освободившаяся рука завладела другой, окружив ее чарующими, волнообразными движениями пальцев.
О Боже, подумала Вероника, как чудесно; и как будет горько, если она не примет меня… а это, увы, так возможно… сейчас они обе растеряны, они замерли от неожиданности, но ведь он пройдет, этот первый момент… Мне не будет стыдно перед собой, нет; нужно смотреть правде в лицо — я, может быть, и гнала от себя заманчивые мечты в силу лицемерия и боязни, однако на самом деле всегда хотела этого. Но она?! У нее другие заботы. Она обожает мужа; она плакала, она вбила себе в голову много всего; и она сейчас еще в трансе, еще не опомнилась… но опомнится через секунду — и что тогда?
Я люблю ее. Я не вынесу ее тактичного упрека. Нет, я обращу все в шутку; как это ни больно и ни позорно, я рассмеюсь, найду в себе силы рассмеяться, сделаю вид, что таким образом решила ее растормошить, подзадорить… я не знаю, поверит она или нет, но я сделаю это прямо сейчас, не дожидаясь тактичного упрека, тогда его и вовсе не будет. А может быть, в этом случае она задумается после, на досуге; припомнит необычное ощущение, в шутку доставленное ей ее верной младшей подружкой, и… как знать? вдруг захочет повторить эту шутку еще разок… а потом и еще… и настанет момент, когда это перестанет быть шуткой… Да! надо именно так! я теперь знаю, как нужно стремиться к этому! Вот сейчас… еще чуть-чуть… сейчас я выпущу это чудо изо рта и рассмеюсь… только, Боже, молю тебя, сделай так, чтобы мой смех не прозвучал по-идиотски…
Ана подняла руки и вцепилась Веронике в волосы. Она нащупала ее уши и сжала их своими маленькими кистями, причинив подруге сладкую, исполненную нового смысла боль. Невероятно… Она прижала ее голову к своей груди. Движение пальцев Аны вдоль ушных раковин Вероники наполнили ее слух громовым чудным шорохом, сквозь который прорвался ласковый, долгожданный стон.
О, счастье! Слезы брызнули из глаз Вероники. Она вырвалась из громкого плена Зайкиных пальчиков и, как сумасшедшая, набросилась всеми органами чувств на желанное тело, торопливо и всюду вкушая от его дотоле запретных плодов, спускаясь от мягкого живота к изящным тонким ступням, а потом поднимаясь снова, нетерпеливо сорвав последний кружевной аксессуар и застолбив поцелуем освобожденные из-под него сокровища; поднимаясь еще выше и отмечая языком грядущие маршруты по плечу и шее, до ушной раковины, до мочки, на которую она с вожделением смотрела столько раз, маленькой мочки, перехваченной трогательными складочками — крохотными подобиями перетяжек, какие бывают на ножках у пухленьких грудных детей.