Испанский сон
Шрифт:
— То есть?..
— Ну… ты случайно не пришелец из космоса?
— А-а, — она слегка улыбнулась, — теперь поняла…
— Ты очень необычная.
— Да, — виновато подтвердила она, — дело в том, что я родилась в деревне… и вообще почти всю жизнь там прожила… Наверно, по столичным понятиям я веду себя очень глупо…
— Не морочь мне голову. В каких это деревнях так себя ведут?
Дева усмехнулась глазами.
— Есть такая деревня…
— Интересно, — сказал Филипп. — А как называется?
— Да, собственно, никак, — ответила Дева; — раньше считалась колхозом «Путь Ильича», а как колхоз развалился, так и названия не стало.
Она подумала и добавила:
— В принципе, это вообще не населенный пункт; просто часть волости под названием Великие Починки.
— Волости?
— Ну, поселка…
— Ладно. — Филипп откусил еще огурчика. — Расскажи, однако, хоть что-нибудь о себе. Ты тут… вполне освоилась, как я погляжу… а ведь я ровным счетом ничего о тебе не знаю.
— Я медсестра, — сказала Дева. — Работаю медсестрой, сутки через трое.
— Замечательно, — одобрил Филипп. — Основная работа, да?
— Ага, по трудовой.
— Хм. Не устаешь от такого совмещения?
— Нет, я выносливая.
— М-да.
Он еще похрустел.
— Насколько я понимаю, ты не замужем?
— Правильно.
— Детей нет?
— Нет.
— Ну да, ты же совсем молоденькая.
— Не совсем.
— Не совсем — это сколько?
— Двадцать два уже.
— О да, — сочувственно сказал Филипп. — Я-то думал… А двадцать два — это возраст.
Она хихикнула. Они проболтали еще пару минут — все в том же обыденном тоне, все о такой же малозначащей ерунде. Они ни разу не коснулись друг друга, не сделали чувственного жеста, не допустили в разговоре двусмысленности. Сладкие слова, придыхания и паузы, нежные поцелуи противоречили складывающимся отношениям. И наоборот: она уже не называла его Господином; она явно избегала и «ты», и «вы»… видно, разговор был чересчур прост для этого.
И хорошо. Потому что ни один из них не знал, что за дверью, примерно так же, как Дева накануне, с некоторого момента — к счастью, уже вполне невинного — притаилась Зайка, которая, поднимаясь по лестнице, вдруг услышала доносящиеся из спальни голоса. Потом Дева взяла подносик с опустевшим графинчиком и понесла его на кухню, оставив Филиппа одного. За полминуты до этого, предугадав конец разговора, Зайка отступила от двери, неслышно спустилась по лестнице и улетучилась, исчезла из дома — так же незаметно, как и пришла.
Они увидели кафедральный собор и поняли, что такое кафедральный собор в Испании. Потом они зашли в этот собор и поняли опять, но больше.
На площади перед собором мальчишки прозаично и самозабвенно играли в футбол.
И полюбил царь Есфирь более всех жен, и она приобрела его благоволение и благорасположение более всех девиц; и он возложил царский венец на голову ее и сделал ее царицею на место Астинь.
И сделал царь большой пир для всех князей своих и для служащих при нем, — пир ради Есфири, и сделал льготу областям и роздал дары с царственною щедростью.
Есфирь, II, 17-18
Все укрепления твои подобны смоковнице со спелыми плодами: если тряхнуть их, то они упадут прямо в рот желающего есть.
Наум, III, 12
Какие сеньоры, восторженно думал бывалый бармен, занимаясь ортодоксальным барменским трудом, то есть протиркой коктейльных стаканов, и исподтишка при этом поглядывая в сторону Аны и Вероники. Наверно, француженки: с каким вкусом одеты… Заняться бы с ними… по-французски… Какая грудь у молоденькой! Да и старшенькая хоть куда, !
vaya, vaya! Прежде бы он не раздумывал… Подошел бы, поднес каждой по гвоздике, встал бы красиво, как тореро… пригласил бы на вечер… за счет заведения… А вечером — танцы, темнота и огни… они пьяны и веселы, и он ведет их гулять, ведет на пляж, и обнимает их за плечи, сразу обеих, и молоденькая говорит: «!Je t’aime, Manolito!», и старшенькая говорит: «!Je t’aime tambien!» И он доказывает им свою любовь… сразу обеим… Сейчас так не будет. Все по-другому сейчас; другая Испания, меньше в ней страсти, и туристки уже не находят здесь столько экзотики, как в прежние дни. Да и он, Манолито, уже не тот, он просто старый; ему не по силам сразу две… с одной бы справиться… !Joder!
Две дамы тихо сидели за угловым столиком. Старшенькая была грустна. Какая жалость! Младшенькая была как будто веселей, но только как будто; серьезные проблемы — слишком серьезные для красивых женщин — витали в воздухе за этим столиком и были видны невооруженным глазом Манолито.
— Это продолжается, — сказала Ана, — и имеет под собой основания. Сегодня они… Я не знаю, что делать.
— Что они?
— Они…
Ана извлекла из сумочки платочек и приложила его к переносице, предполагая, что заплачет, но как-то удержалась. Через какое-то время она с удивлением посмотрела на сухой платочек и, убедившись, что слезы нейдут, спрятала его обратно в сумочку.
— Ну что, что они делали? — с жадным любопытством спросила Вероника.
— Они разговаривали.
— Ну и что?
— Они разговаривали в спальне. Я подслушала. Она принесла ему водки. Представляешь? Принесла ему водки в постель!
— Вот это номер, — подняла брови Вероника. — Как это понимать? И ты не выгнала ее сразу же, не устроила скандал?
Ана отрицательно покачала головой.
— Я тебе удивляюсь, — сказала Вероника. — Но постой… Может, он сам попросил? А ты ему не… а ты не замечала за ним такой привычки — водку в постель?
— Какая там привычка, — скривилась Ана. — Просто мы веселились накануне, и он здорово перебрал.
— Ну-у, — разочарованно протянула Вероника. — Как все банально, оказывается… О чем хоть был разговор?
— Да ни о чем. Такой же банальный.
— Так тогда ей еще спасибо за это надо сказать.
— Как же. Разбежалась.
— Ох, Зайка…
Вероника покачала головой.
— Я понимаю, — тоскливо сказала Ана. — Формально нет повода… Но я сердцем чувствую — веришь, нет?
Вероника поскучнела.