Испанский сон
Шрифт:
— Извините еще раз. — Филипп слегка оживлен. — Хороший человек позвонил… правда, не тот, которого ждал… пришлось уговорить, чтоб попозже… Вам, кстати, никогда не кажется, что вся эта техника просто издевается над людьми? Прежде без всяких хитростей: звонишь — занято, но он же не знает, что ты ему звонишь. А теперь тебя вызывают, и ты должен: прерваться… взять линию… сообразить, кто важней… и как не обидеть человека… Не дозвонится по каналам — значит, по сотовому достанет, по пейджеру… А вы говорите — пятница, вечер… Ну, как тут уйдешь? Столько еще звонков…
Филипп блаженствовал. Уже ясно было, что он победил и ничего не запросит. Ему удалось первым начать ахинею. Да не просто, а какую! Каждой фразой этой ахинеи Филипп интеллигентно
Чем достигается успех — власть, деньги, влияние на людей? Мозгами? Трудом? Как бы не так. Использованием ситуаций — вот чем, наверно. А уж здесь в каждой игре свои правила. Гонсалес — что поделаешь, не рыбак! — будет вкалывать, Пепе и Цыпленок Манолито будут вкалывать, мозгами и трудом зарабатывать деньги, а он, Филипп, этой ахинеей — полуискусством, полуозарением… полувраньем, в конце концов! — может, за минуту заработал больше денег, чем за месяц все они вместе взятые. Такова жизнь… Пора бы, однако, сдаваться Эскуратову. Пора, пора просить о встрече самому, раз уж не вышло заставить Филиппа. Просто неприлично столько тянуть в ожидании верного мата.
Что ж. Так и есть.
— Да-а, — звучит глубокомысленно, — вы правы… Значит, в субботу тоже работаем?
Молодец. Хоть и сдается, но красиво. С достоинством.
— Если надо, то и в воскресенье, Борис Эдуардович…
— Есть один… человек, который может нам помочь. Но вот беда, завтра вечером он улетает.
Он хотел сказать «хороший человек», машинально отметил Филипп. Я и тут отметился первым — впрочем, без умысла. Не к добру это. Если игра ведется с обеих сторон по одним правилам — то есть, он прекрасно понимает, что никаких звонков не было, и Филипп до разговора был на месте, и вдобавок это сверхплановое браконьерство с «хорошим человеком» — он может по мелочи озлиться и потом подставить Филиппу подножку на переговорах. А такого не надо бы.
— Вот как. Хм…
— Поэтому возник вариант — устроить встречу завтра днем. Предварительная договоренность на нашей стороне достигнута.
— Ага, — протянул Филипп, как бы соображая, сверяясь с завтрашними планами. Теперь уж пошли паузы прямо-таки золотые. Очень точно нужно держать — не меньше, но и никак не дольше, чем полагается.
Собеседник солидарно молчал — как-то незаметно, между прочим, начиная отыгрываться.
— Пожалуй, — сказал Филипп и вдруг вспомнил про бумажки Эстебана. Нужно иметь время их посмотреть. Если хорошо работать, утра хватит. Значит, не соглашаться на утро. — Э-э… вот только… Вас не затруднит, если я сейчас улажу одну встречу, а потом перезвоню? Во сколько вам предпочтительней?
— Можно вместе пообедать. Даже, я бы сказал, будет привычней для нашего товарища… Устроит в три?
— О, тогда мне не нужно ничего улаживать. Мое дело до обеда.
— Ну и ладненько. Ресторан «Славянской», три часа.
Филипп усмехнулся про себя. Хитрый жук. Какой-нибудь «Амбассадор» или «У Пиросмани» небось сразу наведет знатока на размышления: один хороший человек в таких местах за своего, а другой нежелателен… Значит, можно уже угадать какой-то расклад. Правда, Филипп — если и знаток, то скорее со знаком минус. Но Эскуратов-то этого не знает; Эскуратов только что прокололся, недооценил противника — теперь уж страхуется как положено. «Славянская» — отличный ход: дорогое и престижное место, само по себе известно чье давно и прочно, но абсолютно нейтральное в смысле посещения ресторана хорошими людьми извне.
— О’кей, — сказал Филипп. — Возможно, я буду со своим компаньоном.
— Со Вальдемаром Эдуардовичем?
— Да,
— Очень хорошо. — Эскуратов заторопился. Для него, сообразил Филипп, настал час быстрых действий, чтобы человек, улетающий завтра вечером, не нарушил предварительную договоренность и действительно почтил своим присутствием назначенное место.
Дорогая! После Вашего последнего письма я так же переполнен эмоциями, как и Вы… впрочем, почему после последнего? после любого из Ваших писем! Я просто в очередной раз хочу сказать, что каждое последующее Ваше письмо привязывает меня к Вам все больше и больше.
Сегодня я поступлю нестандартно: я опущу свою обычную, свою слишком длинную увертюру. Причина очень проста. С Вами, как я вижу, подобные вещи бывают едва ли не постоянно: такое произошло несколько дней назад — я имею в виду случай с пятном, — а еще раньше случилось при мысли об определенном слове. В общем, Ваше письмо подействовало на меня так, что при одной мысли о нем я начинаю возбуждаться. Не скрою, раньше я лучше владел собой. (Это не значит, что происходящее мне не нравится!) Я был, как бы это сказать, хозяином своего возбуждения — во всяком случае, процедуры эрекции. Сейчас все не так. Описанные Вами образы действуют на меня непосредственно. И субъективно — то есть на основе моего собственного духовного опыта.
Все же какую-то, пусть минимальную, увертюру я выдержать в состоянии. Итак: не доводилось ли Вам смотреть «Ад» (по Данте), фильм Питера Гринуэя? Сам по себе фильм… ну, не важно; речь пойдет лишь об одной из его знаковых фигур — об образе копошащихся обнаженных тел, там и сям проявляющемся по ходу фильма. Этот сюрреалистический образ, по идее, эмоционально един с Вашими карпами: и то и другое — в первую очередь квинтэссенция коллективных страданий, невыносимых и нескончаемых. (Соображение, что персонажи Гринуэя смертно грешны, карпы же предельно невинны, является именно соображением; оно имеет моральную природу и проявляется заведомо позже, да и слабее эмоции.) И действительно, до вчерашнего дня копошащаяся толпа неизменно заставляла меня содрогнуться. Возможно, это содрогание уже несло в себе эротический эмбрион, хотя, просматривая и вспоминая фильм, я не чувствовал — или мне казалось, что не чувствовал — ничего, кроме жалости, смешанной с отвращением. Это было сродни Вашему детскому плачу. И вдруг!.. Бадья с карпами — по ходу чтения мною Вашего письма — конечно же, моментально заставила меня вспомнить о гринуэевской толпе… но вместо содрогания, отвращения и т.п. я почему-то ощутил приятную тяжесть начальной эрекции. Удивительно. Ваш опыт заставил мое воображение полностью переменить эмоции, вызываемые во мне Гринуэем (читай — бадьей с карпами). Вот сегодняшний маршрут этих эмоций: бадья — куча-мала нагих грешников — куча-мала нагих абстрактных тел — куча-мала нагих детишек… и мой член начинает оживать.
И далее: нагой ангелочек — может быть, один из все той же кучи — делает на меня пи-пи. Я поднимаю голову и вижу над собой завораживающий свод Вашей обнаженной промежности. Мой член поднимается неуправляемыми толчками, в такт сердцебиению; мне остается только освободить ему пространство («молния», пуговицы — не все ли сейчас равно…); вот он радостно, неуемно выпрыгивает из разверстого гульфика и, раскачиваясь, вздымается над ним на манер готового к старту воздушного шара. Старт! Будь он и впрямь воздушным шаром, этой энергии хватило бы, чтоб улететь в стратосферу. Но это всего лишь половой член. «Половой член» — не правда ли, гнусное словосочетание? «Половой» — вызывает омонимическую (онанистическую!) ассоциацию с тем полом, который тут внизу подо мной и на который бросают окурки… обнаруживает якобы низменную и грязную природу оного (онаноного…) члена; кажется, и впрямь, куда уж ему в стратосферу.