Испорченная кровь
Шрифт:
поднимает нож и вкладывает его обратно мне в руку.
Схватив меня за запястье, он ведёт меня обратно к
столу и сажает перед собой.
— Рисуй, — говорит Айзек, указывая на дерево.
— Как?
Он обхватывает мою руку, в которой зажат нож.
Я стараюсь снова вырваться, но натыкаюсь на его
взгляд.
— Доверься мне.
Я прекращаю сопротивляться.
В этот раз он прижимает остриё к древесине.
Наносит прямую линию.
— Рисуй здесь, — говорит доктор.
Я
самое.
— Я не рисую на своём теле. Я режу его.
— Ты рисуешь свою боль на коже. С помощью
ножа. Прямые линии, глубокие линии, неровные
линии. Это просто другой вид слов.
Я понимаю это. Всё и сразу. Мне грустно от
того что я та, кто есть. Где-то фоном звучит
« Landscape» — странная не прекращающаяся песня.
Я опускаю взгляд на гладкую деревянную
поверхность. Нажимаю и вырезаю линию глубже,
чем предыдущую. Немного забавляюсь с лезвием.
Приятное ощущение. Наношу ещё один надрез.
Добавляю больше линий, больше изгибов. Мои
движения становятся более неистовыми всякий раз,
когда нож касается поверхности стола. Айзек,
должно быть, думает, что я сошла с ума. Но, даже
если и так, он не двигается. Он стоит за моим
плечом, словно его главная цель — контролировать
моё безумие. Закончив, я отбрасываю нож подальше
от себя. Прижав обе ладони к узорам на столе, я
наклоняюсь над ним. Дышу так тяжело, словно
пробежала не один километр. В принципе, так и
есть, в эмоциональном плане. Айзек наклоняется и
касается слова, которое я вырезала. Я не планировала
этого. Даже не знаю, что написала, пока не взглянула
на его пальцы, обводящие контур слова. Пальцы
хирурга. Пальцы ударника.
«НЕНАВИСТЬ»
— Кого ты ненавидишь? — спрашивает он.
— Не знаю.
Разворачиваюсь и утыкаюсь в его грудь, забыв,
что он стоит прямо за мной. Айзек обнимает меня и
прижимает к себе. Одной своей рукой удерживает
меня за голову, прижимая моё лицо к своей груди.
Другой поглаживает по спине. Он обнимает меня, и я
дрожу. И клянусь... Я клянусь, что он просто немного
исцелил меня.
— Я до сих пор вижу тебя, Сенна, —
произносит он в мои волосы. — Человек не может
перестать видеть то, в чём узнаёт самого себя.
Спустя неделю « Landscape» умолкает. Я как раз
выхожу из своей крохотной, т ёплой ванны, когда
голос певицы умолкает прямо посреди припева. Я
заворачиваюсь в полотенце и выскакиваю из ванной,
чтобы найти
прижимая полотенце к своему всё ещё влажному
телу, и нахожу его на кухне. Мы смотрим друг на
друга в течение двух минут, ожидая, что песня
заиграет снова, думая, что это сбой в системе. Но она
не возобновляется. Мы испытываем облегчение, пока
тишина
не
поглощает
всё.
По-настоящему
оглушительная тишина. Мы так привыкли к шуму,
что у нас уходит несколько дней, чтобы смириться с
потерей. Именно так всё и происходит, когда
являешься заложником чего-либо. Человек жаждет
свободы, но когда добивается е ё, то чувствует себя
обнажённым, лишившись цели. Интересно, если мы
когда-нибудь уйд ём отсюда, будем ли испытывать
чувство потери? Похоже на шутку, но я знаю, как
работает человеческий разум.
Через два дня отключается электричество. Мы
остаёмся в темноте. Не только в доме. На дворе
ноябрь. Солнце на Аляске не появится ещё месяца
два. Вокруг кромешная тьма. Свет источает только
камин, в котором тают наши запасы древесины. Вот
тогда ко мне приходит понимание — мы умрём.
Ближе к концу ноября мы съедаем последнюю
картофелину. Лицо Айзека сильно осунулось, и я бы
с удовольствием перекачала в него жир из своего
тела, если бы он у меня был.
— Что-то всегда пытается м е н я убить, —
говорю я как-то, когда мы сид им и наблюдаем за
огнём. Теперь мы постоянно проводим время на полу
в комнате на чердаке и стараемся сесть так близко к
огню, как только возможно. Свет и тепло. Свет и
тепло. Канистры из-под дизельного топлива в сарае
пусты, банки из-под пельменей в кладовой пусты,
генератор тоже пуст. Мы срубили все деревья,
находящиеся по нашу сторону забора. Деревьев тоже
больше не осталось. Стоя у чердачного окна, я
наблюдаю, как Айзек рубит деревья, и шепчу:
«Быстрее, быстрее ...» — пока он не срубил их все и
не перенёс поленья внутрь, чтобы сжечь.
Зато здесь есть снег, много снега. Мы можем
питаться снегом, купаться в снегу, пить снег.
— Похоже на то. Но до сих пор все эти попытки
терпели неудачу.
— Что?
— Убить тебя, — отвечает он.
«О, да». Как легко порхают мысли, когда нет