Исповедь для Алисы

Инош Алана

— Привет, мальчики, — сказала она. Как шлюха, ей-богу, только пережёвывающих жвачку челюстей не хватало. И двинула бровью, уставившись на меня: — Мальчики же?

— Маш, познакомься, — торжественно-степенно произнёс Санёк. — Это Алексей. Это Дмитрий. А это Оля.

Меня, понятное дело, он оставил на десерт — как изюминку нашей компании. Ни черта я на самом деле не разбираюсь в этикете, да и плевать, в какую очередь меня представляют, пожимают руку и тому подобное. Пока он знакомил нас, Машины лазурные искорки благосклонно и дружелюбно обращались с одного лица на другое. Услышав моё имя, она посмотрела прямо мне в глаза — беззастенчиво, дерзко-ласково.

С

чем бы сравнить её взгляд, чтоб понятно было, какое впечатление он производил? Вот представь, девушка на тебя всего лишь смотрит, а у тебя такое чувство, будто её горячий язык уже орудует у тебя во рту, а рука лезет тебе в трусы. Она смотрела бы так, даже если бы была одета, как Кейт Миддлтон, а рядом стояло всё королевское семейство. Наверно, она и на клиентов на работе так же смотрела. Или почти так. Нет, не в том самом смысле клиентов, конечно... Работа у неё была пристойная: она сидела в офисе, мило улыбалась и заключала договоры. Не знаю, может, и в работе ей эта фишка помогала — этот блядский взгляд. Гипнотизировала она им, что ли? Наверно, можно подписать что угодно, если на тебя так смотрят.

Деловая документация, все эти казённые обороты, канцелярские выражения — даже это из её уст звучало бы, как песня про секс.

Нет, она не вешалась никому на шею, не хохотала громко и развязно, не делала ножкой, как Шарон Стоун в «Основном инстинкте». Её колени были целомудренно сомкнуты, осанка — как у герцогини, движения изящных рук с хрупкими запястьями — как танец лебединых шей, «а уж речь-то говорит — словно реченька журчит».

Но даже если бы она чопорно разливала чай каким-нибудь высокопоставленным гостям на английском званом ужине, затянутая в респектабельный футляр великосветского наряда, её глаза оставались бы такими же бесстыжими. В них не было свинцового цинизма, рабочей усталости и наигранной ласки, как у девочек-профессионалок. Это был совершенно искренний огонь, и била она им без промаха.

Я не знала тогда, завидовать Саньку или сочувствовать. Аппетиты у этой горячей штучки должны быть нехилыми во всех смыслах. Удержать такую около себя непросто: высосет все соки, все силы и оставит без сожаления, когда найдёт кого-нибудь посвежее. Хотелось мне сказать моему другу: не по себе, Сань, сук рубишь. Да разве бы он послушал?.. В паспорт я ей не заглядывала, но на вид ей ещё не было тридцати. Встречаются, конечно, и восемнадцатилетние девочки, которые выглядят потасканными, но Маша была не такова. Она не курила, весь вечер элегантно и хитро потягивала один коктейль — иногда просто притрагивалась рукой к бокалу или приподнимала его, в то время как мы с парнями честно и добросовестно всаживали в себя очередной шот вискаря. А когда её бокал таки опустел, попросила минералку без газа.

Уж не помню точно, о чём мы тогда разговаривали: такие детали память не сохраняет. Слова не важны, важнее создаваемое ими настроение и ощущения, которые и остаются в закоулках мозгов, хранятся там, как пыльные фотографии. Но определённо могу сказать, что Маша жгла напалмом. Нет, она не материлась через слово, но по части глубоких и многозначительных намёков обскакала нас всех. Парни-то что? — прямолинейные, простые, как пять копеек. Они понимали шутку, если юмор лежал на поверхности. Ржали, как кони, над собственными похабными анекдотами, перекидывались остротами самого грубого свойства. Маша слушала их с таким видом, будто те лили ей в уши не провонявшую вискарём отрыжку потуг на остроумие, а беседу высочайшей интеллектуальной пробы.

Сама она обладала искусством даже скабрёзное замечание подать в изысканной многослойной обёртке, отчего оно приобретало некую претензию на элитарность. Но по сути оставалось всё той же скабрёзностью. Я это прекрасно видела и разворачивала её «конфетки» с первого раза, о чём оповещала Машу понимающим взглядом и сдержанной усмешкой, а ребята хмурили лбы, пытаясь въехать в смысл.

— Что-то ты, Маш, мудрёно загнула, — озадаченно проговорил Димыч, уже порядком подогретый парами виски. И, переведя осоловевший взгляд на Санька, счастливого обладателя этой роскошной женщины, спросил: — Слушай, ты понял, что она сказала? Она сама вообще понимает, что говорит? Где ты её откопал, такую умную?

— Ну уж точно не на кладбище, — отмочил Саня шутку и аж напыжился, довольный собой: дескать, Петросян мне в подмётки не годится. КВН-щик хренов.

И все трое моих друзей заржали, а Маша лишь приподняла в тонкой полуулыбке полу-Джоконды уголок губ, накрашенных матовой помадой естественного оттенка. Как там это модное словечко? А, нюдовый. Вот почему я уже плохо помню форму её губ: она никогда их ярко не подчёркивала.

В общем, гусь свинье не товарищ — не дотягивали ребята до неё. Да и подвыпили уже. Только со мной у Маши и складывался в тот вечер сносный диалог. Пила я меньше парней, хотя по комплекции не уступала им. Это сейчас от меня осталась тень, а тогда при росте метр восемьдесят я весила восемьдесят пять кэгэ, не брезговала спортзалом.

— Простите, мне надо попудрить носик, — сказала Маша наконец. И, опалив меня лазурным огнём своего взгляда, добавила многозначительно: — Оль, не составишь мне компанию?

Так уж у девушек принято — не ходить в туалет в общественных местах поодиночке. Уж не знаю, каких туалетных монстров они боятся, но все мои знакомые дамы всегда тянули меня туда с собой. Видимо, я внушала им доверие. Ну и вышеупомянутая комплекция позволяла мне, как они полагали, придушить какую-нибудь фантастическую дрянь с тентаклями, если та вылезет-таки из унитаза и начнёт утаскивать их в канализацию. Но это всё — шутки юмора, а тогда я, натянув на лицо выражение «долг зовёт», поднялась из-за столика и пошла исполнять свою обязанность дамского сопровождающего в уборную.

Мне тоже не мешало бы облегчить мочевой пузырь, и я заняла соседнюю кабинку. А когда вышла, Маша мыла руки. И... да, ты угадала, что она сделала — обернулась и взмахнула своей золотой шевелюрой, как в рекламе, а её глаза выстрелили в меня своим жарким бесстыдством.

Было бы ложью с моей стороны сказать, что я ничего не прочла в её взгляде и всё последовавшее стало для меня сюрпризом. В глазах Маши было всё написано яснее некуда: ей на самом деле плевать на Санька. Любовь-морковь, о которой написано в твоих светлых рассказах, там и не ночевала. Формула «любви» в её случае проста: удобно+приятно+выгодно.

Я всё видела с самого начала. Но чёрт меня дёрнул проверять, способно ли это существо на какие-либо «высокие чувства». Что-то сродни тому, как мои друзья пытались открыть во мне спящую натуралку. Над ними-то смеюсь, а сама оказалась не лучше и не умнее.

Смешнее и горше всего, когда всё знаешь наперёд, а всё равно идёшь навстречу ошибке. Это из разряда: «Нет, я съем только один кусок торта, а завтра отработаю калории в спортзале». Или: «Уж со мной-то этого не может случиться». Или: «До меня все делали это упражнение неправильно. Я открыл секрет, КАК НАДО! Я — чёртов гений!»