Исповедь моего сердца
Шрифт:
— Это мера предосторожности, — пояснил он. — И очень разумная мера. Ибо на протяжении каких-то двадцати четырех часов наш Генеральный прокурор с легкостью удлинил список подрывных элементов, а это производит впечатление, не так ли? Палмер теперь и сам может баллотироваться в президенты. Какие заголовки! Какая реклама! — Минз восхищенно поцокал языком.
— Да, но где же тогда предел? — задумчиво протянул Абрахам. — Выходит, если этих новых узников придут навестить их друзья и родственники, то и их арестуют, и тогда в течение нескольких дней в тюрьмах свободного места не останется. Просто мальтузианское предсказание в действии! — Он отшвырнул уже просмотренную газету и взял другую, где на первой полосе была помещена смазанная фотография, на которой полицейские тащили в фургон дюжину растерянных мужчин и одну или двух женщин. (Один из мужчин, высокий, широкоплечий, крепкий, светловолосый, с искаженным от боли лицом, по которому из рваной раны на голове текла кровь, был очень похож на… нет, признать это было выше сил Абрахама: Мой первенец, мой утраченный сын;ему не хотелось думать о разбившем его сердце Терстоне, о котором он ничего не слышал с того самого давнего дня, когда в Трентоне
— А впрочем, это не проблема, — цинично добавил он, — для этих целей можно использовать любое хранилище оружия, склад или загон для скота.
Гастон Баллок Минз и Гордон Джаспер Хайн (кодовое имя Абрахама в тот момент) были далеко не единственными агентами, в обстановке строжайшей секретности готовившими планы налетов. Но Генеральному прокурору Палмеру казалось, что мы двое — самые рьяные и самые тщеславные из его людей; частным порядком он нас благодарил и выражал сожаление, что из-за конфиденциального характера отношений между Бернсом и федеральным правительством они с президентом Вильсоном не могут сделать этого публично.
— А что будет с этими красными? — поинтересовался Абрахам у Палмера, скорее всего из чистого любопытства; и Палмер удивил его своей откровенностью:
— Конечно, некоторым из нас хотелось бы вздернуть лидеров вроде Дебса и этой вонючки из Гарлема на виселице, да повыше, чтобы весь мир видел. Но существуют препятствия, которые мистер Вильсон не может преодолеть, по крайней мере пока действует нынешняя конституция.
В качестве специальных сотрудников министерства юстиции Абрахам Лихт и Гастон Баллок Минз месяцами колесили по стране; обычно в поездах, но порой на машине, которая предоставлялась в их распоряжение вместе с шофером. Они останавливались в самых дорогих отелях, заказывали шикарные ужины, но, надо признать, и работалидо седьмого пота, ибо в иных городах красных почти не было, в то время как другие буквально кишели ими, что могло вызвать определенные подозрения. Вот и приходилось произвольно увеличивать списки подозреваемых, скажем, в Новом Орлеане, а в Детройте, напротив, сокращать их до разумных пределов. Однако же в традиционном следствии нужды, к облегчению Абрахама Лихта, почти не возникало, ибо, как выяснилось, у его партнера — честь ему и хвала — везде находились связи: надежные информаторы в полицейских управлениях, редакторы республиканских газет, политики консервативного толка, деятели подпольного бизнеса, ветераны войны — все они за небольшую плату, а то и бескорыстно, с готовностью снабжали их именами.
— Просто удивительно, — не уставал повторять Минз, — сколько в Америке добровольныхпатриотов!
Словом, страшиться возвращения в Вашингтон с пустыми руками у Минза и «Хайна» не было никаких оснований.
Подчиняясь то ли капризу, то ли извращенному желанию, то ли убеждению, что все люди — мои враги, но Вудро Вильсон и члены его администрации в особенности,Абрахам Лихт забавлялся тем, что некоторые имена из списков вычеркивал, а иные, следуя примеру своего наставника Минза, добавлял из телефонного справочника. Он полагал своим святым долгом отблагодарить Генерального прокурора сюрпризом — например, включить в списки имена людей из почтенных англосаксонских семей или фамилии видных протестантских священников. В конце концов, любой может не устоять против предательства под угрозой дыбы или, например, кругленькой суммы наличными?
С течением времени кампания против большевиков ширилась, включая в себя все новые группы граждан. Закрывались газеты, их редакторов обвиняли в антиправительственных настроениях; министерство юстиции с большой помпой организовало депортацию двухсот сорока девяти нежелательных иммигрантов в Россию; полиция избила, нанеся тяжкие телесные повреждения, демонстрантов в Чикаго, Западной Виргинии, Индиане и Калифорнии; рьяные ветераны войны громили помещения социалистических организаций, а в штате Вашингтон дело даже дошло до того, что линчевали и кастрировали одного участника организации «Индустриальные рабочие мира». В общем, и Абрахам Лихт, и Гастон Баллок Минз почувствовали облегчение, когда демократов отстранили от власти и на смену им с бурным, хоть и несколько безалаберным триумфом пришла ватага парней из Огайо — республиканцев во главе с Уорреном Гардингом. Прощайте, мистер Вильсон, воспоминания о войне и злополучная Лига Наций! Добро пожаловать, мистер Уоррен Гардинг и «нормальная жизнь»!
Беспрецедентная победа простого человека? Абрахам Лихт испытал скорее изумление, чем зависть; ибо ни для республиканцев, ни для демократов не составляло секрета, что к президентству Уоррен Гардинг был совершенно не подготовлен и единственное, чем он мог похвастать, это несокрушимое добродушие и страсть к произнесению речей.
Еще важнее было то, что кабинет Генерального прокурора занял беспринципный политикан из Огайо Гарри Догерти, хитроумно руководивший избирательной кампанией Гардинга. Он не обладал неукротимым рвением крестоносца и не имел патриотических претензий, как Палмер; у него вообще не было никаких идей; он не был ни жесток, ни добродушен (разве что по отношению к друзьям) и проскользнул в свой кабинет, как проскальзывает в слишком просторную для него, но тем не менее удобную одежду человек небольшого роста . Добыча достается победителю.
На пышном приеме в Белом доме по случаю вступления в должность нового президента, на который оба они были приглашены, Абрахам Лихт и Гастон Баллок Минз, будучи представлены Догерти, обменялись понимающими взглядами: он из наших.
При всем при том годы правления Гардинга, с 1921-го по лето 1923-го, принесли сплошные разочарования . Как я и предполагал.
Абрахам Лихт, даже под маской Гордона Джаспера Хайна, начал испытывать эстетическое отвращение к воровству, принявшему такие чудовищные размеры, что оно стало напоминать «пир акул» в океане. Куда исчезли изящество, остроумие, спортивный азарт? Игра превратилась в чистый грабеж! Нельзя отрицать, что в
До чего же извращенное существо — человек, Шопенгауэр это хорошо знал: тяжкая мука борьбы ради успеха, не приносящего ничего, кроме тоски. Абрахаму Лихту все больше претило участие в грубых сделках,эстетическое чувство влекло его к хитроумным тайным замыслам;ему наскучили заигрывания людей, которые из опасения стать объектами преследования со стороны министерства юстиции заранее, еще до того, как они с Минзом добирались до них, начинали заискивать перед ними. Минз процветал и становился все развязнее и самоувереннее; Абрахам Лихт прикидывался куда более жизнерадостным, чем был на самом деле; он начинал понимать, что игра президента непродуманна, можно сказать, лихорадочна, он делал быстрые побочные ставки (что в покере, что в костях, что в гольфе) — такая тактика давала краткое ощущение азарта, риска, возможность чувствовать себя живым!(Однажды, за обычной партией в покер в Белом доме, Гардинг предложил Абрахаму Лихту импровизированное пари по какому-то пустячному поводу: бриллиантовая булавка для галстука Гардинга против бриллиантовой булавки для галстука Абрахама.
— Но разве они не равноценны, господин президент? — удивился Абрахам, а Гардинг, отирая пот со своего грубого лица, простодушно воскликнул:
— Какая разница! Не важно!
В результате Абрахам Лихт оказался обладателем двух бриллиантовых булавок, каждая стоимостью примерно в 3 тысячи долларов).
Со своей аристократической утонченностью он даже не мог себе представить — пока несколько раз сам не убедился, — насколько оскорбительным может быть поведение миссис Гардинг (поразительно нахальной коротышки-уродки, которую в насмешку называли Герцогиней и на которой Гардинг, будучи моложе ее годами, женился из-за денег); отталкивающее впечатление производила и любовница президента Нэн (жеманная, самодовольная толстуха из Огайо, на несколько десятков лет моложе Герцогини; она клялась в любви и верности до гробовой доски «своему Уоррену», при этом ее не смущало, что «галантности» дородному любовнику хватало лишь на то, чтобы заваливать ее на пол в гардеробной рядом со своим кабинетом в Белом доме, не обращая внимания на присутствие за стенкой секретарей, посыльных и помощников). Абрахама Лихта, привыкшего, отчасти благодаря Эве Клемент-Стоддард (теперь он и вспоминать ее почти не осмеливался!), к изысканности манер и остроумной игре, коробила неотесанность таких людей, как министр внутренних Альберт Фолл (который с самого начала почти не делал секрета из того, что его кабинет всегда открыт для «подношений» от частных лиц, претендующих на аренду государственных земель, богатых нефтью), как полковник Чарли Форбс из Бюро по делам ветеранов (который как-то ухитрился заполучить годовой бюджет в полмиллиарда долларов и к тому же активно участвовал в распродаже «лишнего» и «поврежденного» медицинского оборудования, оставшегося после войны), как постоянный спутник Догерти Джесс Смит (коренастый, неуклюжий, медлительный и страдающий астмой тип, который, не будучи штатным сотрудником министерства юстиции, каким-то загадочным образом получил доступ к его бумагам, а следовательно, обрел влияние); ну и, конечно, как сам сварливый и задиристый Догерти. (Им обоим, и Абрахаму Лихту, и Гастону Баллоку Минзу, было отнюдь не по душе, что Догерти, по выражению Минза, только и знал, что дергать своих специальных агентов. Он явно хотел, чтобы они шпионили за всеми его врагами в Вашингтоне, да и за друзьями тоже, за исключением разве что Джесса Смита и самого Гардинга, и требовал подробных отчетов, хотя и не в письменной форме и не в строго определенное время. Когда слухи о какой-нибудь тайной операции бюро просачивалась наружу и угрожали стать достоянием оппозиционной прессы, он орал на них по телефону и грозил уволить; а когда операция проходила удачно — например, Абрахам Лихт не одну неделю трудился в поте лица, чтобы успешно организовать почти законную переправку виски прямиком со складов в зарубежные страны, договорившись при этом о щедрой «доплате», поделенной между Бюро по реализации «сухого закона» и Бюро по расследованиям, — Догерти надувал щеки так, будто это было его собственное достижение.)
Расплачиваясь по политическим счетам, Гардинг назначил друзей, друзей своих друзей, верных писак едва ли не на все судебные должности в стране, а также в такие учреждения, как Бюро досмотра за иностранцами, Бюро по здравоохранению, Бюро по специальным отчетам, Строительное бюро, Бюро по внутреннему долгу, Бюджетное бюро, Бюро по страховке на случай войны — словом, повсюду. Точно так же совершенно не подготовленные, но зато надежные люди получили назначения на посты руководителей Федеральной резервной системы и Управления тюрем, губернатора Пуэрто-Рико, уполномоченного по иностранной собственности, директора Бюро перевозок… Генеральным инспектором по валюте стал, к изумлению Абрахама Лихта, его старый приятель «барон» Барракло, а уполномоченным по делам индейцев — хитрый Джаспер Лиджес, давно исчезнувший с горизонта Абрахама (когда он спросил у кого-то из президентского окружения, чем, собственно, занимается уполномоченный по делам индейцев, ему ответили с широкой улыбкой: «Нефтяными контрактами и недвижимостью»).