Исповедь моего сердца
Шрифт:
— Бедный «Франсуа Леон»! Не слишком изящный отход.
В мешке всего двенадцать тысяч четыреста три доллара, но, разумеется, остаются еще миллионы, спрятанные в другом месте — в разных неприступных подвалах на Уолл-стрит.
1 октября 1913 года.Джентльмен по фамилии Брисбейн, Хорейс Брисбейн, эсквайр, заходит в «Никербокер кредит» на Уолл-стрит, 99, и, поздоровавшись, объявляет о намерении снять 160 000 долларов со своего счета, на котором числилось 780 000, но после неуютного двадцатиминутного ожидания узнает, что в «Никербокер кредит» нет клиента по имени Хорейс
— Вероятно, мистер Брисбейн, — холодно отвечает ему вице-президент «Никербокера», — ваш счет находится в одном из соседних банков. Видите ли, вы ошиблись дверью.
Менее чем через полчаса после этой сцены джентльмен по имени Майкл и фамилии О'Тул входит в «Американский банк сбережений и кредитов» на Уолл-стрит, 106, где согласно отчетам, депозитным уведомлениям, справкам и прочая на его счету лежит 829 033 доллара, однако, пораженный, узнает, что у него нет никакого счета в «Американском банке сбережений и кредитов», более того, проверка регистрационных книг показывает, что там никогда и не было клиента Майкла О'Тула.
— Но это странно, — восклицает мистер О'Тул с легким ирландским акцентом, потом, тяжело опуская кулак на мраморную столешницу, добавляет: — Это преступно!
Следует небольшая пауза; банковские служащие смущенно переглядываются, а менеджер с ехидной улыбкой сообщает, что мистер О'Тул при желании может подать жалобу в надлежащие инстанции.
— Скорее всего это вне компетенции нашего местного, манхэттенского отделения полиции, так что вам лучше обратиться в федеральные органы, вы не согласны?
То же происходит в «Линч и Берр» на другой стороне улицы: лично господин Линч елейным голосом заявляет джентльмену в черном котелке, некоему Хорейсу Родвеллеру, что ни одна живая душа в их банке его не узнает, никто никогда не имел с ним дела, у него нет здесь никакого счета — «Ни на миллион долларов, сэр, ни на один доллар» — и что он советует мистеру Родвеллеру пройти один квартал до «Трокмортон и К 0», быть может, тамошним их конкурентам он доверил свое испарившееся богатство? Мистер Родвеллер заикается:
— Послушайте, я не могу в это поверить! Это неслыханно! Да вы же… вы же — преступники!
Натянуто улыбаясь, Линч отвечает:
— В таком случае вам же лучше, что вы от нас избавились, мистер Родвеллер, не так ли?
Уже догадываясь, что ситуация безнадежна, мистер Сент-Гоур, тоже в черном котелке, все же рискует в 15.20 того же дня войти в белый, как алебастр, вестибюль «Трокмортона и К 0», старейшего и богатейшего банка на Уолл-стрит, но, как оказывается, лишь затем, чтобы быть вежливо проинформированным, что его счет в 1 374 662 доллара потерян для него навсегда — 1 374 662 доллара из заработанного тяжким трудом состояния! Кажется ли побледневшему, покрывшемуся испариной, потрясенному мистеру Сент-Гоуру или на него действительно устремлены десятки пар глаз молодых людей, которые толпятся в дверях, вытягивая шеи в его направлении, и даже сочувственно улыбающихся младших
— Потому что мы проверили, мистер Сент-Гоур, и убедились: лица, коим вы претендуете быть, не существует. Как же тогда такое количество денег, о котором вы толкуете, может лежать на его счету?
1 октября 1913 года. 17.25.В своих роскошных апартаментах на девятом этаже отеля «Парк-Стайвесант» Абрахам Лихт, стараясь говорить как можно тише, сообщает Миллисент и Элайше, что ситуация «становится рискованной» и что было бы благоразумно с их стороны поскорее упаковать вещи, взяв с собой только самое необходимое, чтобы не дать востроглазым гостиничным служащим повода заподозрить, что они не собираются возвращаться. (Поскольку семейство, на имя которого сняты просторные апартаменты, некие Фэйрбрейны из Бостона, еще не оплатили счет за последние две недели.) Хоть Милли наверняка и страшно, она игриво спрашивает:
— Надеюсь, папа, нас не арестуют?
И Абрахам Лихт, зажав в зубах превосходную кубинскую сигару, отвечает:
— Конечно, нет, Милли… если мы не будем медлить.
Предательство
— Папа, а это правда, — спрашивает Маленький Моисей, — что белые люди — дьяволы и что все они враги, или есть среди них и другие, такие, как ты, папа?
Посасывая свою пахучую сигару (такую крепкую, что у Маленького Моисея на глазах выступают слезы), папа отвечает:
— Послушай, малыш , я — не белый.Я могу выглядеть, как белый, говорить, как белый, но я стою отдельно, вне белой расы, как и ты; и все Лихты стоят вне белой расы, потому что белые — дьяволы, и все они наши враги, да, парень, все и каждый! И если ты в своем возрасте этого еще не знаешь, то скоро узнаешь.
— Но я ведь не белый? — недоуменно моргая, говорит Маленький Моисей.
— Нет, мальчик, ты — нет.
— И ты не… белый?
— Нет, мальчик, я — нет.
— Но ты и не черный.
— По внешнему виду как будто нет, малыш! — смеется в ответ папа, выпуская изо рта толстую струю дыма и озираясь по сторонам так, словно в комнате есть (но его нет) кто-то третий.
— Но я-то черный? — испуганно спрашивает Маленький Моисей.
— Послушай, Лайша, ты действительно выглядишь как черный, — говорит отец, — но ты должен знать, что это — необходимое условие Игры.
— …необходимое условие чего?..
— …необходимое условие Игры.
Маленький Моисей продолжает усиленно моргать, чтобы не дать слезам излиться наружу, но они все равно льются из глаз, текут по щекам, и он слышит собственный голос, который произносит:
— А что это такое — Игра, папа?
И папа, выпустив еще одну густую струю дыма, отвечает:
— Лайша, Игра — это то, что я называю Игрой.
Маленький Моисей, весь в слезах, настаивает:
— Но как я узнаю, что это?
Теряя терпение, отец говорит: