Исповедь на рассвете
Шрифт:
Гражданская война в наших горах напоминала грандиозную кровную месть в масштабах всей страны; всюду ходили слухи о разрыве куначества, связей, родства, о вражде между тукумами, отцами и братьями… Поди разберись в этой всеобщей сумятице!
За ночь проехал я немало километров и теперь, оказывается, спускался к Талгинской долине, где ныне устроен знаменитый санаторий с лечебной грязью и серной водой, а тогда было пустынно и дико. Переехал мост через речушку Талгинку и вскоре оказался у белокаменной аркады, прикрывающей родник. Потянуло отдохнуть и напиться свежей воды. Только теперь я заметил, что конь весь в мыле — от шеи до крупа. Сжалился над ним, отпустил попастись на лужайку, а сам залез на поросшую травой крышу над родником и лег, стараясь отвлечься, забыть о своих бедах. Вижу: по тропинке к роднику спускается молодая смуглянка с медным блестящим кувшином. И вдруг
Шамхал в тот вечер был странно возбужден. В гостиной светло горели газовые лампы (редкость по тем временам), шумно беседовали, спорили, чокались многочисленные гости, стол ломился от стряпни прославленных шамхальских поваров-армян. За столом сидели командующий войсками и флотом Кавказа, как он себя называл, полковник Бичерахов, затянутый в заграничный френч с большими карманами; турецкие эмиссары во главе с Азиз-беем, самоуверенным штабным офицером, смахивающим на краснощекую сирагинку; офицеры войск Горского правительства; друзья шамхала Тарковского. Советская Россия подписала с Турцией мирный договор, в котором между прочим говорилось, что все кавказские мусульманские народности со своими землями могут в случае их желания отойти к Турции. Казалось бы, чтоб выяснить мнение горцев, достаточно нескольких векилов — полномочных представителей. Однако на Кавказ прибыла целая миссия, и в Дагестане появились турецкие войска… Такие бывают в жизни превратности, почтенные! Давно ли мы оккупировали Эрзерумский вилайет? А теперь турки чувствовали себя чуть ли не хозяевами Дагестана.
Трудно было говорить при шамхале, особенно после моего поражения в долине Конгожи, но, попросив разрешения и с каждым словом все больше возгораясь, я кончил словами: «Черт возьми! Дайте нам самим без всякого вмешательства разобраться в том, что происходит в Дагестане. Доколе будем играть в прятки? Пора собрать воедино наши силы. Надо действовать, пока советская власть не упрочилась».
Меня прервал шамхал:
— Слышали, господа, о чем думают мои офицеры? — Он нервно провел рукой по бритой голове, испещренной бородавками, как чурек изюмом. — И они правы! То же самое думаю и я. — Он сказал это внушительно, как и подобало потомку могущественных шамхалов. — Большевики нас рубят поодиночке, то возле Сулака, то в долине Конгожи. А чего мы ждем? Вернее, ждали… Вашей помощи, господа. Но ее нет. И не такой корыстной помощи мы требовали… Довольно ждать и медлить! Завтра же двину верные мне войска на Темир-Хан-Шуру.
— Хочу спросить господина Азиз-бея, согласен ли он на совместные действия? — произнес полковник Бичерахов, глотнув доброго вина из хрустального бокала.
— Такие действия не входят в мои полномочия, — холодно возразил Азиз-бей и добавил: — Хочу, чтоб вам были ясны наши цели… Так вот, аллаху выгодно вернуть горцев Дагестана под луну единоверцев.
— Даже если Дагестан будет красным?!
— А мне все равно каким! Было бы только стабильное, полновластное правительство, с которым я мог бы вести переговоры о турецком протекторате. А там видно будет… Вы же, господин полковник, не желаете турецкого влияния здесь.
— Да, не желаю. У меня иные цели.
— И если станете настаивать на этих целях, мы будем воевать с вами, господин
— Тогда мы раздавим вас! — раздраженно вскричал полковник, и его сросшиеся, жирные, как пиявки, брови дернулись, глаза злобно блеснули.
— Итак, господин Азиз-бей, — вмешался шамхал, — вы избираете роль того равнодушного зрителя на бое баранов, который говорит: «Кто б ни победил, а победитель все равно мой…»
— Я не равнодушен, уважаемый шамхал! Но я уполномочен заявить: английское влияние на этой земле нежелательно для моей страны, — ответил Азиз-бей с турецким упрямством.
— А турецкому протекторату не бывать! — возразил полковник, с трудом сдерживаясь.
— При таких обстоятельствах я склонен заключить союз с большевиками, — спокойно сказал Азиз-бей. — По-моему, это единственная сила в Дагестане, способная твердо заявить о себе.
— Есть другая сила! — перебил шамхал Тарковский.
— Какая сила?
— Верные мне и моим друзьям, — шамхал показал на сидящих поодаль беков, — войска. И я не нахожу возможным больше рассчитывать на вас. Помощи просят у сильных. А вы, господин полковник, вот уже два месяца топчетесь у Петровска со своим хваленым бронепоездом, а город все у большевиков.
— Город будет взят!
— Будьте осторожны, господин полковник, не испытывайте моего терпения, — молвил Азиз-бей, даже не взглянув на Бичерахова.
— Не ссорьтесь, господа, — прервал хозяин. — Я понял, что рассчитывать следует только на свои силы. Уверен, смогу навести порядок в моей стране. Что скажут мои офицеры?
— Честь и слава Дагестана превыше всего! — ответили офицеры.
— Военная диктатура — вот моя цель. Через месяц, господин офицер, — обратился хозяин к Азиз-бею, — буду рад принять вас в столице Дагестана как мирного векила и устроить в вашу честь парад победителей. Только прошу: тогда не говорите, что в моей бороде есть и ваш волос, — улыбнулся шамхал. — А теперь оставим этот разговор, чтоб не раздражать друг друга. Прошу спуститься в нижний этаж и посмотреть, как танцуют горянки.
Полковник попросил извинить его и ушел в сопровождении адъютантов. Он хорошо понимал, что если даже и возьмет Петровск, — долго там продержаться все равно не сможет, а подкрепления не было… О, как хотел бы он проучить этого наглого турка! Но турок был силен и оттого высокомерен.
Признаться, я не очень поверил обещанию шамхала… Но хоть и не на следующий день, а через неделю шамхал все же сдержал слово и взял штурмом столицу Дагестана Темир-Хан-Шуру, объявил себя военным диктатором, устроил торжественный прием в честь турецкого эмиссара Азиз-бея. Впрочем, Азиз-бей тоже сдержал слово и помог большевикам разгромить воинство Бичерахова у Петровска; остатки бичераховских войск на пароходах бежали к берегам Ирана… Однако и Азиз-бей недолго торжествовал победу: тревожные события в Османской империи заставили в том же месяце турецкие войска покинуть Дагестан; остались лишь те офицеры, которые изъявили желание сотрудничать с шамхалом. Остался и Азиз-бей. Теперь я часто встречался с Азиз-беем, подружился, и однажды он рассказал мне с восхищением, как под Эрзерумом некий «горец из русских войск» в единоборстве одолел взбесившегося быка: «Это была храбрость, граничившая с безумием; ему могли позавидовать искусные тореро!» И поразился, узнав, что невольным тореро был я. Не раз мы в дружеском кругу пели памятную еще со времен Эрзерума грустную турецкую песню, что начиналась словами «Ахшам болду, лампа янды»:
Вечер наступил, и загорелась лампа,и зовет кого-то милая девица…Но зовет другого, ей не до меня:я чужой здесь, негде приютиться…Простите, люди добрые! Кажется, собака залаяла… Милая Зулейха, выйди, пожалуйста, погляди: может, все-таки дочь приехала с зятем?! Хотелось бы повидать напоследок… Как-никак я был неплохим отцом… А что твой сын, почтенный Осман, не думает остаться в ауле? Впрочем, что ему делать здесь с дипломом инженера-строителя? Моя дочь педагог, и то упорхнула в город…
— Почему же? Конечно, останется в ауле, — возразил Осман, разрезая сочный персик.
— А разве у нас что-нибудь большое строится?
– Не у нас, в районном центре. А туда же рукой подать.
– Да-а! Не сомневаюсь, жизнь с каждым днем будет все интересней…
— Там никого нет, — сказала, входя, Зулейха. — И за ворота вышла — никого… Дождь перестал. Прояснивает…
— А чего же проклятый пес?!
— Он не лает, он воет на луну…
— Примета известная… Но я и без него знаю, что меня ждет.