Исповедь
Шрифт:
Ехали просёлками, мимо пролетали одноэтажные домишки, некоторые уже давно заброшенные, другие выглядели как жилые. На пути изредка попадались одинокие деревенские путники, было тихо, посёлок казался погруженным в снежные оковы, дальше дороги никто снег не расчищал. Село, по всей видимости, было небольшим и вымирающим, с одними стариками.
Глава 11.
На кладбище.
Долго ли, коротко ли, добрались до кладбища, прямо перед ним стояла небольшая часовенка. Низкая ограда, въезд с полукруглой железной крашенной чёрным аркой, на въезде домик кладбищенского сторожа и одновременно администрация. Напротив – доска объявлений, чуть дальше – сельский уличный деревянный туалет, почти новый, недавно поставленный. Кладбище очень небольшое, в глаза бросились ровные
Из здания сельского кладбища вышел человек в тулупе и валенках, перекинулся парой слов, спросил свидетельство о смерти, перечитал. Следом за ним на свет Божий появилась бригада местных с лопатами. Это уже обычные деревенские мужики, не такие лощённые, как городские сидельцы-ритуальщики, с синими руками и серёжками, которые уже тоже подъехали на своём транспорте. Деревенские кладбищенские землекопы были одеты в рваные телогрейки, ушанки, валенки и кирзачи, а на их лицах застыла нестираемая печать сельской самогонки.
– А кто знает откуда пошло слово "кирзачи"? – как бы про себя спросил рядом стоящих Санёк.
– Откуда? – поинтересовался Борис.
– Я всегда думал, что это какая-то специальная выделка кожи – кирза, ну или что-то старинное, русское, как «дымковская игрушка», а оказалось, что это искусственный материал, выпускаемый на Кировском заводе, вот сокращённо и получилось – «кирза».
– Вы же сани заказывали? – спросили городские ритуальщики, посмотрев в договор, – а да, оплачено, мужики, выносим.
Деревенские подвезли железные неказистые деревенские сани, похожие на обычные детские санки, только увеличенные раза в три. Городские вынули гроб из машины, положили на них.
– «А у них тут чёткая дифференциация труда…» – подумалось Саньку.
– Так, в оплаченные услуги входит транспортировка усопшего на санях до могилы, – объявил «Бугор», – родственники, Вы и Вы, берите венки, идите спереди.
Санёк поднял голову, Бугор указывал на него и отца. Ну а что, собственно, всё правильно, кому ещё… Траурная процессия – Санёк с отцом впереди с венками, дальше дядя Андрюша в гробу на санях, которые везли ритуальщики, дальше все остальные. Замыкали процессию два священника, их помощник – человек со странным лицом, и православная женщина в косынке. Пока процессия шла, буквально метрах пятидесяти деревенские всё так же скакали на ржущих конях, а трактор продолжал деловито громко тарахтеть и вонять солярой, убирая сено в сарай. Видимо они привыкли к таким мероприятиям… Уже проходя по ровным рядам могил, Санёк обратил внимание, что здесь очень много, почти полкладбища, покойников из ближнего зарубежья. Армяне, узбеки, вообще какие-то невоспроизводимые фамилии непонятийной национальности. Сомнительно, чтобы все эти люди с непроизносимыми нерусскими фамилиями в таком количестве жили в этой деревне. Тем более могилы сплошь какие-то странные: вот, видимо, любитель музыки с нотами на постаменте, вот тот самый цыган, памятник в полный рост, чёрный, только перстень золотой. Какой-то «Оглы». Вот на могиле некого молодого человека тридцати лет изображены падающие листы непонятного и подозрительного растения, явно тут упокоен любитель чего-то эдакого. Что только люди не учудят в Москве, даже на собственной могиле. Нет, деревенские до такого вряд ли додумаются.
Вдалеке показалась грустная девочка с плюшевым медвежонком в руках, она шла параллельно их процессии, не обращая на неё никакого внимания. Интересно, куда она идёт? Что это значит?
Наконец впереди, почему-то не продолжая ряд, хотя места до забора ещё полно, а прямо между двух аллей, показалась свежевырытая могила с комьями и бруствером глины по краям.
– Наверное вон она. Да, точно, она, – сказал Санёк и пошёл в сторону глиняной насыпи.
Все остальные, включая ритуальщиков двинулись за ним. Странная девочка с медвежонком встала поодаль. Подошёл Дима.
–
Бугор с Промокашкой сняли крышку гроба, поставили у саней венки.
– Всё, родственники, можете прощаться!
На лоб дяде Андрюше священники положили белый платок с православными символами, в руки – иконку, воткнули в скрещённые на груди пальцы свечку. Все по кругу стали подходить и прощаться, кто целовал в лоб, кто просто держал за руку. Платок периодически сдувало ветром со лба и его приходилось поправлять. На кладбище было открытое пространство, метель поднялась настолько пронизывающая, что казалось, будто тебя прокалывают тысячи игл. Санёк уже давно понял про себя, что эта процедура – это как небольшой подвиг, долг чести, который надо совершить, чтобы отдать дань уважения умершему, поэтому велел своему организму потерпеть и не скулить, полностью отключившись от холода и боли и не обращая на них внимания.
Он встал совсем рядом с дядей Андрюшей, смотрел на его умиротворённое лицо и ему в этот момент почему-то пришла на ум строчка из песни Высоцкого:
«… Все приложились, а бедный покойник,
Так никого и не по-целовал…»
Всем раздали свечки, подожгли фитили от зажигалки, правда они на ветру тут же потухли.
– Это на таком ветре неизбежно, не мучайтесь, не зажигайте снова, всё равно задует, – сказал Санёк.
Священники начали обряд отпевания. Отец Андрей зажёг ладан в кадиле, раздался знакомый сладковатый запах. Приятный, расслабляющий, с дымными полутонами запах фимиама, которым всегда пахнет внутри церкви, но тут не до расслаблений. Святой отец стал ходить вокруг гроба и могилы, периодически останавливаясь и читая молитвы. Ему вторил отец Филипп, жена которого пела песнопения. Мужчина-помощник переворачивал страницы. У жены отца Филиппа Санёк разглядел в руках ноты, а у самого отца Филиппа в папке со вставленными файлами-слюдой были напечатаны тексты молитв обряда. Отец Андрей руководил всей процедурой, показывая, когда отцу Филиппу и его жене надо вступать или останавливаться.
– Упокой Господи…
– Душу раба Твоего…
Слышалось Саньку сквозь ветер. Священники пели монотонно, медленно перелистывая страницы. Слова молитвы на ветру уносило и не всё было понятно.
– Ещё молимся о упокоении души усопшаго раба Божия…
Ветер пронизывал насквозь, до костей, до боли в зубах и голове. Санёк словно соединился с холодом, стал с ним одним целым. Изредка его отвлекали только ржание лошадей, да грохот трактора, которые не обращали на них никакого внимания и занимались своими делами. Городские ритуальщики делали селфи на могилах и просили деревенских землекопов сфоткать их группой, обнявшись, в разных позах на фоне похорон. Наверное, ведь выкладывают на сайте своём, как это делают ночные клубы. «Лучшие моменты на память», «Отчёт о проделанной работе». Грустная девочка с медвежонком куда-то пропала. А холод поглощал, он просто пожирал, превращал в ледяную статую.
Санёк посмотрел на дядю Андрюшу спокойно и мирно лежащего в гробу.
– «Как ему, наверное, сейчас хорошо… Он уже ничего не чувствует, в отличии от нас…»
Дядя Андрюша продолжал спокойно лежать, как бы даже посмеиваясь, ему холод был ни по чём. В голову закралась крамольная мысль.
– «Почему отпевать надо было именно на кладбище, в такой мороз? Ну и что, что часовня закрыта? Вон их сколько, церквей, по дороге было, да даже в самом Юрино был указатель на какой-то храм. Нет, терпи, нельзя жаловаться, да и некому, имей уважение…».
Отец Филипп продолжал отпевание, медленно, не торопясь, переворачивая страницы. Его жена пела, а отец Андрей ходил вокруг могилы с кадилом. Санёк следил за каждой перевёрнутой бумагой в файле, он ждал, когда всё закончится. А священники, казалось, не чувствовали холода и метели, они делали своё дело, как будто внутри них горел благодатный огонь, согревая через душу тело. Они не замечали, как дует ветер, что температура опустилась почти до «-20», что кричат кони. Одеты святые отцы были просто и легко, а на отце Филиппе даже не было носок под ботинками. Но ни одним взглядом, ни вздохом, ни движением, ничем, они не показали, что замёрзли. Это по-настоящему героические люди, верой побеждающие всё телесное…