Исповеди на лестничной площадке
Шрифт:
Он кинул мне их, ловко так бросил, прямо в руки, я поймала и сказала:
– Я вам верну коробок...
– Не надо, я дарю вам их.
И жест такой широкий насмешливый над самим собой: вот мол, возвращать не надо, могу и подарить и насмешка в том, что подарок мизерный.
Карие глаза его сверкнули на лице, я увидела их блеск вскользь, краем глаза, уже разворачиваясь, чтобы уйти, и тут же подумала, что раньше, он, конечно, нравился женщинам, и сам был не промах.
Я была рада, что находилась к нему спиной в том момент, когда подумала,
Я не знаю, когда и где он лишился ноги. Кто-то из соседей говорил мне, что произошло это здесь, при жизни в новом доме, но я его здоровым, при двух ногах, не помнила, а узнавать стала, только когда он с костылями обосновался на лавочке. На той, что слева, узенькой лавочке.
И всегда на ней сидел, на другую, широкую не перемещался.
Как ни идешь, он сидит, курит, нога стоит на земле, а другой нет.
Сидел-сидел и исчез вдруг.
Наталья, соседка из квартиры подо мной, говорит:
– А Толя, сосед наш с первого этажа, тот, что безногий, бросил жену, ушел. Нашел себе такую же калеку, одноногую женщину, и живет с ней. Мне говорит, так лучше, я перед ней не стыжусь, что у меня одна нога.
Бросил он жену, и долго его не было, а потом снова появлялся, примерно в течение полугода мелькал, попадался на глаза. Снова ушел и в скорости умер. А жена больше замуж не вышла, одна жила, детей растила.
И сейчас возле лифта часто стоит молодой парень, лицом один к одному как отец, курит.
Только отец поприветливее был, всегда здоровался, а этот через раз.
***
Одноногий сидел на лавочке слева, а на другой растекалась телесами толстая старуха, Антонина.
Не столько она лицом выглядела старухой, сколько из-за своих необъятных размеров. Килограммов сто двадцать в ней было, не меньше.
Она взяла на себя функции швейцара и выполняла их с завидным рвением, следила за тем, кто вошел, кто вышел, и все гоняла мальчишек, кричала, что они катаются зря на лифте.
Накричала и на нашего Сережку.
– Он не катается, - я случайно присутствовала и заступилась за сына, - он тут живет и домой едет.
– Да не живет он здесь.
– Как не живет? Он мой сын!
Старуха поглядела недоверчиво, но замолчала.
"За своим бы следила", подумала я недовольно.
Внук ее, Мишенька, на год моложе Сережки, озорной был мальчик, но ласковый, подсаживался к ней на лавочку, прижимался к необъятному боку и они сидели так, нежно обнявшись.
Ласково обнимая внука одной рукой, тающая от нежности Антонина не прекращала полицейского надзора, любовь и долг она умело совмещала.
Дочь у Антонины, Катерина, крупная, страдающая, как и мать, излишней полнотой, работала по торговой части, мальчишка был у нее один, сынок ненаглядный, а вот мужчину в их доме я не помню, не было мужчин, только две грузные, темноволосые, похожие друг на друга
Не любили его мальчишки во дворе, в основном за скандальную бабку и не любили.
Однажды иду с работы домой, (сейчас и не вспомнишь, в каком году, за тридцать лет год на год накладывается, не разберешь, что когда было), зима, снег лежит сугробами, на снегу разбросаны ветки еловые, и дорожка зеленая ведет к нашему подъезду.
Кого-то похоронили, и оказалось, Антонину. Она страдала диабетом, потому, возможно, и была такой полной. Умерла она быстро, от комы, долго не лежала, дочь свою не мучила, в одночасье ушла.
Опустела лавочка, и притих подъезд, грустью отзывается на окружающих неожиданная смерть ближнего. Скучно стало и как-то опасливо, теперь любой чужой мог пройти, завсегдатай другой лавочки тогда уже ушел из семьи.
Миша подростком остался без бабки, без надзору, не больше двенадцати лет ему было, самый опасный возраст.
Целыми днями болтался во дворе, летом футбол, зимой хоккей у подъезда на проезжей части, но машин тогда мало было, штук пять-шесть на весь дом.
Когда подрос, Катерина ему мотоцикл купила. В те времена, кто в торговле работал, хорошо жили (не могу сказать, зарабатывали), она могла купить сыну мотоцикл, вот и купила. Порадовала сыночка на свою голову. И на его тоже.
Мишке семнадцать стукнуло, в этом возрасте они без тормозов, гоняют на своих мотоциклах на огромной скорости и сам черт им не брат. Полгода не прошло, как он попал в аварию, и страшную аварию, ноги у неги были перебиты, и долго он лежал в травматологии. Мать ходила к нему в больницу, и глаза у нее, когда мы как-то в лифте вместе ехали, были такие усталые, затравленные глаза, что нехорошо, неуютно мне стало.
Я и спросила ее, не случилось ли что-нибудь, такой у нее взгляд был страшный, горестный.
Она мне поведала, что Миша разбился на мотоцикле.
Михаил вернулся из больницы на костылях, на лице шрам появился небольшой, но не уродовал его. Ковылял он на костылях месяца три-четыре, потом с палочкой ходил, а вот и без ничего, не прихрамывая, стал передвигаться.
И с виду все было нормально, казалось, остались боль и страхи травмы в прошлом, но только на поверхностный соседский взгляд все выглядело нормально, а на самом деле Миша, мучаясь болями, пристрастился к наркотикам.
Это мне Лена рассказала, что к наркотикам он пристрастился, а не Катерина.
Мы одновременно с работы вернулись, и пока двери ключами открывали, она свою, я свою, тут парой слов и перекинулись.
В армию Мишу не взяли, один сын у матери, немолодой, безмужней, а может лучше бы в армию, к наркоте бы там не привык.
Года три-четыре это длилось, он с мутным взглядом, пошатываясь, в лифт входил, я даже трусила с ним ездить, а тут смотрю, он с девушкой ходит, взгляд чистый, ясный, и мне говорят, завязал Миша, женился, работает, живут дружно, все хорошо.