Испытание огнем
Шрифт:
Командир зажмурился. Мне показалось, что он застонал. Но спустя секунду я услышал его бесстрастный голос:
— Андреев, замените флаг на парадный.
Я уставился на него.
— Но для этого нужно спустить старый флаг, а фашисты подумают…
Он не дал мне закончить:
— Какое нам дело до них?! — И приказал: — Заменяйте.
Вынув из сигнальной ячейки новый флаг, я пошел к флагштоку. Флаг был огромный, шелковый. Мы берегли его и поднимали только по праздникам.
Я спустил наш старый, разлохматившийся по краям флаг и стал привязывать
— Не торопись, сказано было!
На торпедных катерах засуетились. Головной катер дал ход. Следом за ним двинулись еще три. У нас за кормой они разделились на пары и стали подходить к правому и левому бортам лодки. На их мостиках и палубах было людно. Уже можно было разглядеть лица.
Я посмотрел на командира. Он вытянулся, левую руку сунул в карман, правую — за борт кожанки.
Обернулся ко мне, словно мой взгляд почуял. Наши глаза встретились. Он покачал головой — дескать, “все в порядке” — и снова повернулся к фашистам.
Лодка вздрогнула, застонало железо. То причалили катера.
Командир взял руку под козырек и торжественно, как на утреннем подъеме флага, скомандовал:
— Военно-морской флаг поднять!
Я потянул за фал. У вершины флагштока ветер подхватил и рывком развернул полотнище. Словно белокрылая чайка, взметнулось оно над морем.
Гитлеровцы, хохоча, посыпали к нам на палубу. На мостике показался первый… Это был офицер. Он тяжело дышал, сизое, без кровинки лицо его было потно, ко лбу прилипли спутанные волосы. Фашист что-то кричал, широко разевая рот.
Когда он поднялся над мостиком по пояс, командир шагнул ему навстречу и выбросил вперед руку с пистолетом. Осечка! Тогда командир размахнулся и что было сил швырнул пистолет в физиономию офицера. Тот всплеснул руками и, увлекая поднимавшихся следом за ним, полетел с трапа за борт.
Командир подскочил к люку и крикнул:
— Смерть фашистам! За Ро…
В глубине лодки ахнуло. Из люка вырвался раскаленный воздух и огонь. Палуба под ногами вспучилась, поднялась дыбом…
Юрий Васильевич откинулся на спинку кресла и провел ладонями по лицу, будто хотел стереть то страшное, что стояло сейчас перед его глазами.
Кто-то спросил тихо:
— А дальше?…
— Ничего не помню, — покачал головой Андреев. — Меня подобрали краснофлотцы-сигнальщики, их пост на маяке был. Они видели наш бой. Только один вражеский катер и успел отскочить от лодки. Два разнесло в щепки, а третий так изуродовало, что гитлеровцы сами затопили его — видно, не надеялись довести на буксире до своей базы.
— Ну, а потом? Потом что было? — перегнулся через стол молоденький старшина-оператор.
— Потом? Добрался до базы, получил назначение на другую лодку и продолжал воевать, — просто ответил Андреев.
Он взглянул на часы, хмыкнул и, поднимаясь, сказал:
— Засиделись, однако. В пять тридцать всплывать…
Романтики
Нос подводной лодки зарылся глубоко в воду. Волна с завитками пены на гребне
— Остров справа сорок! — выпалил сигнальщик, протянув руку к багряному зареву на горизонте.
Федосов, командир лодки, довольно крякнул, вытер большим платком мокрое лицо и поднес к глазам бинокль.
— Верно. Он самый!
Туман рассеялся, и теперь открылся весь горизонт. В ярко-оранжевом мареве виднелись сопки острова Четырех ветров. Облака, повисшие шапкой над их зубцами, налились багрянцем.
Солнце медленно погрузилось в океан, и тотчас колеблющиеся розовые полосы, пробегавшие по воде, поблекли и стерлись. Смеркалось. В небе одна за другой загорались звезды.
Лейтенант Карпухин не удержался, воскликнул:
— Красота какая, а?!
На его круглом веснушчатом лице в этот миг отразились и восторг и изумление. Скоро полгода службы Карпухина на Тихом океане, а он не перестает удивляться сказочно буйной мощи природы. Нет, не видал он на Черном море, где плавал прежде, таких восходов и закатов.
— Красота — это верно, только проку от нее не будет, — грубовато ответил Федосов. Он повернулся спиной к ветру, ловко прикурил папиросу и пояснил: — Шторм идет.
Карпухин огляделся, пожал плечами. Ничто: ни небо, ни море — не говорило о близкой буре. Легкий бриз обдувал лицо. Всходила луна, и темно-синее звездное небо подсвечивалось ее мирным сиянием.
Федосов перехватил откровенно недоверчивый взгляд лейтенанта и усмехнулся. Как расскажешь о десятках мельчайших признаков приближающейся непогоды? С ними знакомит опыт и только опыт. Впрочем, и барометр показывает бурю и метеостанция передала уже штормовое предупреждение.
— Если начнется шторм, уйдем под воду, и все дела, — улыбнулся Карпухин. — И пусть себе гудит наверху.
Командир поджал губы, сказал строго:
— Под воду нельзя. Приказ: занять точку залпа в надводном положении.
Обведя биноклем горизонт, Федосов приказал:
— Передайте старпому, чтобы проверил крепление грузов по-штормовому. Сами пройдите с ним по отсекам.
Карпухин, застучав по балясинам трапа, исчез в рубочном люке и через несколько минут отправился со старшим помощником командира по всем помещениям лодки. На обратном пути он заглянул в четвертый отсек: его внимание привлек бас Бурова, любителя поговорить на самые разные темы.
Сейчас этот матрос, коренастый, широколобый, с насмешливыми озорными глазами, посмеивался над своим приятелем Тарасом Ткачом, планшетистом станции наведения и признанным корабельным поэтом. Маленький подвижной Ткач ерзал на скамье, всплескивал руками, иронически хмыкал, слушая утверждения Бурова, будто в век атома и ракет нет места для героизма рядовых людей. Все-де предусмотрено всемогущей наукой и зоркой техникой безопасности, все разложено по полочкам, записано в инструкциях, и человеку остается одно — нажимай в срок нужные кнопки. Какое уж тут геройство!