Испытание. По зову сердца
Шрифт:
— И за работу в разведке, — перебил ее Михаил Макарович, — никто не имеет права тебя упрекнуть или сказать что-нибудь плохое...
Лида скривила рот, посмотрела на Михаила Макаровича из-под опущенных ресниц и бросила ему:
— Не только скажут, но еще презирать, как проклятую, будут. Вот как их, — Лида кивнула головой в сторону Веры и Ани, возившихся с рацией.
— Неправда, — повысил голос Михаил Макарович. — Никто тебя не тронет. Ты, как и я, и Настя, и Маша, Клим, — все мы давно известны штабу фронта. За нас беспокоятся не только штаб фронта и политуправление, но и здесь — подпольный райком партии.
Вера не выдержала и подошла к ним.
— Что вы, Михаил Макарович, ее уговариваете. Ей ведь хочется в будущем блистать своим геройством, хочется везде показывать свое блестящее «я». Вот она и думает, а вдруг этого не будет? И ее забирает страх. И так сильно берет ее за горло, что она бежит от священного долга — спасения Родины, как паникер с поля боя...
— Ложь! — Лида стукнула кулаком по стволу сосны. — Я с винтовкой...
Вера продолжала:
— ...А мы — я, Маша, Клим — понимаем, что настоящее — это долг перед Родиной, и подчиняем свое «я» этому долгу, и отношение к нам здешних людей нас не пугает, хотя оно и сердцу и сознанию противно. Мы знаем, что так нужно. И ради благополучия Родины и победы Красной Армии мы работаем, не думая о будущем нашего «я». Поверь, дорогая моя подружка, мы пошли на это дело не из корысти и не думая, что с нами будет после войны, мы пошли по зову сердца.
Лида нравилась Михаилу Макаровичу своей мужественностью и бесстрашием, и он еще долго ей рассказывал о героике разведчиков. Михаил Макарович дал ей сутки на размышление.
— ...Поостынь, подумай и тогда решай окончательно. Откажешься, упрекать не буду. Наши советские люди идут на такое дело, как говорит Настя, не из-за корысти, а по зову своего сердца.
Вера с помощью Ани развернула станцию в тени большой ели. Попробовала на прием. В эфире шел только писк телеграфных передач. Фронт, казалось, спал. На одной из коротких волн она поймала чуть слышную немецкую речь: «Прорвали и наступают. Прошу огонь на Олень...» На другой, близкой к этой, волне еще менее слышно кричал какой-то радист: «Южный берег излучины занял полк пехоты русских, через реку переправляются танки, переносите огонь на переправу...»
Вера все, что слышала, дословно переводила вслух, Аня записывала.
— Что бы это значило? — спросила Аня подошедшего Михаила Макаровича.
— Это значит, что наши наступают, — сиял улыбкой Михаил Макарович.
— А где?
— Надо полагать на Погорелое-Городище, так в прошлом месяце ориентировали. В свое время узнаем.
Вера чувствовала, что он знает гораздо больше, но пока что говорить не может.
«Скрывайте не скрывайте, а ночью в последний час все равно узнаем», — подумала она и лукаво улыбнулась. Михаил Макарович дал ей записку, сказал:
— Вот что, лукавая, сию минуту это зашифруй и как можно быстрее передай «Гиганту», только малыми порциями, чтоб не запеленговали. Расположение партизан нужно беречь.
Вера и Аня ушли к себе в шалаш, а он прошел к Борисову и сообщил ему все, что поймала Вера в эфире, а также и все то, что он знал об операции правого крыла Западного фронта.
— Золотые у тебя, Михаил Макарович, девчата, — восхищался Борисов. — Машу обязательно надо принять в кандидаты партии, она настоящая коммунистка, а Настю — в члены. Сегодня мы принимаем в партию нашу партизанку-связную Устинью Осиповну и в комсомол — Лиду Вострикову.
— Ни Настю, ни Машу, Сергей Иванович, нельзя, — о горечью ответил Михаил Макарович, — они ведь носят чужие имена.
Сергей Иванович просиял и сказал:
— Ну и что же? Мы их примем на узком составе бюро по их теперешним именам и фамилиям. А когда девчата вернутся на Большую землю, Политуправление фронта оформит партийные документы по их настоящим фамилиям.
Михаил Макарович пожал руку Борисову и попросил его в таком случае поставить вопрос о приеме в партию и Клима.
— Замечательный парень. Всем своим существом предан партии и Родине. Он сегодня, как стемнеет, придет.
* * *
Вера и Аня долго трудились над шифровкой телеграммы. Записка была короткая, но групп получилось много, и шифр-телеграмму пришлось разбить на несколько коротких частей. В ней говорилось:
«Партизаны пленили офицера и ефрейтора энского штаба корпуса. Посадочная площадка 3405 5607 обозначается шестью кострами седьмым середина северная граница тчк Ответ принимаю 21.00».
Во время передачи прибежала Лида. По ее лицу было видно, что она что-то натворила. Закончив передачу первой части, Вера бросила наушники. Лида, теребя пуговицу кофточки Ани, возбужденно рассказывала:
— ...Если бы не наш начальник, я бы ему, подлецу, смазала! Но Михаил Макарович в сердцах так меня схватил, что я даже...
— Кому смазала бы? — перебила Вера.
— Да гауптману Вегерту, — Лида обернулась к Вере. — Накось, стоит перед товарищем Борисовым и врет как сивый мерин. Наступать корпус, говорит он, будет пятнадцатого. Да еще будет ли? Задача решается, мол, местного значения. И так далее и тому подобное. Вот фашистская шкура!
— Ну и пусть себе мелет, — спокойно сказала Аня. — Мы нашим сообщили все, что нужно, и утром пятого все станет ясно.
Без пяти девять Вера включила рацию и настроилась на волну «Гиганта». Ровно в девять она услышала свои позывные и сразу же на них ответила. Ее рука стала торопливо наносить на лист полевой книжки группы цифр: «Прибывают вам два самолета сегодня 23.30 тчк Отправить офицера ефрейтора».
Теперь Вера и Аня с нетерпением ожидали самолеты: ведь прилетят свои, а может, кто-то даже из близких товарищей. Вера, глядя на восток, туда, где за черной ломаной линией леса мерцали звезды, все время прикладывала руку к груди: за тонкой материей кофточки шелестели письма. Наконец послышался знакомый звук «У-2». На поляне одновременно зарделись все семь точек, и через несколько минут они запылали ярким пламенем. Вера увидела на тропе в кустах пленных и охранявших их партизан. Как только первый «У-2» отрулил в сторону, Вера и Аня, с разрешения Михаила Макаровича, побежали к самолету.
Прилетела Нюра Остапенко. Она узнала Веру и, поставив мотор на малые обороты, спрыгнула на землю.
Нюра радостно обхватила Веру, та застонала.
— Что с тобой, Вера? Ранена?
— Немного, — и Вера здоровой рукой обняла подругу. Нюра не выдержала, прильнула щекой к Вере и, целуя ее, заплакала.
— Что ты, летчица, успокойся. Тебе ведь сейчас лететь.
— Как же ты будешь, Верушка, с такой рукой? — шептала она вздрагивающими губами.
— Ничего, до морковкиных заговен заживет, — шутила Вера, хотя у самой от причиненной боли навертывались слезы. Она не заметила, как приземлился второй самолет. Эту летчицу Вера не знала.