Испытание. По зову сердца
Шрифт:
У широкого прогона, от которого к реке шла дорога, Яков Иванович остановил колонну:
— Кто желает танцевать? Марш к оркестру! Кто хочет испытать удовольствие лыжного спуска? Ну, кто со мной? — Яков Иванович вскинул руку. К удивлению всех, первой отозвалась Майя Волгина:
— Я с вами.
— Куда ты, сумасшедшая? — схватила ее за локоть Тося.
— Хочу! — дерзко ответила Майя.
А в общем немного нашлось охотников спускаться с крутизны. Большинство остановилось у «опасной черты». Они со страхом смотрели, как по ослепительной белизне понеслись вниз лыжники, и хором ахали, когда кто-либо из них взрывал снег, падал.
— Дорогу! — восторженно кричала Майя, летя следом за Яковом Ивановичем. Ее лицо горело ярким румянцем и не столь от мороза, как от чувства восторга, что она так близка от человека, за которым, не моргнув глазом, пошла бы в полымя боя, на край света, куда угодно. И без страха вслед за ним лихо проскочила одну, другую снежные горбушки, а на третьей, не успев скосить лыжи и только вскрикнув «Берегитесь!» — со всего маху налетела на Железнова и вместе с ним кувыркнулась в пушистую постель намета.
— Ух ты! — лежа, звонко выкрикнула Майя, глядя в запорошенное снегом лицо комдива. И, вскочив, с юношеской простотой стала платочком сметать с его лица снежную пыль.
— Ну как? Еще, что ль? — Комдив показал на место старта.
— Угу, — кивнула головой Майя. — Давайте.
Но ее Яков Иванович остановил:
— Подождем всех и тогда решим.
Первым подошел Хватов.
— Молодец? — Яков Иванович покосил глазами на Майю.
— Молодец, — поддакнул Фома Сергеевич. — Надо зачислить в лыжный батальон, — пошутил он, на что Майя, взяв под козырек, бойко ответила:
— Служу Советскому Союзу!
Вечером все штабные, а вместе с ними и Яков Иванович слушали в клубе концерт труппы Московской филармонии. После, поужинав с артистами и проводив их, комдив пожелал Хватову и Доброву спокойной ночи, а сам вернулся к себе и засел за директиву, только что полученную из штаба фронта, по которой дивизия передавалась в распоряжение армии генерала Поленова, действовавшей по оси Московско-Минской автострады.
Разложил на столе приложенную к директиве разведкарту оперативной обстановки противника. И, глядя на нее, сокрушенно потирал лоб: «Где здесь сейчас Вера? Что с ней?..»
Неожиданный стук в двери прервал его раздумья. В дверях стоял Никитушкин.
— К вам, товарищ генерал, Волгина.
— Майя? — удивился Железнов.
— Срочная телеграмма, — протянула Майя листок. — Вас, товарища Хватова и товарища Бойко вызывает командарм.
— Отдали бы оперативному, а уж он сообщил бы всем, — пробегая глазами телеграмму, пробурчал Яков Иванович, что неприятно кольнуло девушку: она привыкла видеть комдива мягким, внимательным и душевным.
— Разрешите идти? — спросила Майя.
— Нет, подождите. — И Железнов написал на телеграмме: «ОД! Сейчас же доложите тт. Хватову и Бойко» и передал ее Майе. — Можете идти. Спокойной ночи.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
В начале февраля советское командование развернуло широкое наступление на ржевском, гжатском и юхновском направлениях, ставя своей задачей ликвидировать ржевско-вяземский плацдарм. На этих направлениях наступали пять армий Калининского и шесть армий Западного фронта.
Наступление было настолько стремительным, что ни Модель, ни Хейндрице не только не успевали под прикрытием арьергардов отвести основные силы, но вынуждены были ввести их в бой, дабы не допустить окружения наподобие сталинградского.
Но как упорно ни сопротивлялись войска их армий, они не могли сдержать натиск советских дивизий.
Дивизия Железнова действовала на заходящем фланге гжатской группировки.
Главный удар на Гжатск наносила гвардейская дивизия генерала Стученко.
— Везет же Андрею Трофимовичу, — аж крякнул Добров, обижаясь на свою судьбу. — Как его было прижал Георгий Константинович Жуков, назначая с кавалерийской на пехотную дивизию. Грозил, что в случае провала не даст даже и эскадрон! А тут, накось, генерала дал, гвардейской командует, да еще не где-нибудь, как мы на заходящем фланге, а на главном направлении.
— Полноте, Иван Кузьмич, я Андрея Трофимовича еще до войны знал. Он тогда командовал кавалерийской дивизией. Прекрасный командир. Знающий. Да и люди его любили.
— Нет, Яков Иванович, тут уж чья-то рука действует... — глубоко вздохнул Иван Кузьмич и наконец выдавил из себя то, что давно его мучило: — Вот взять меня. У меня руки там нет, — двинул он головой в сторону штаба фронта, — и взлета нет. А ведь когда он был комвзвода, я тогда эскадроном командовал.
Яков Иванович чуть было не выпалил: «Для нас, военных, война самая лучшая проверка, где все наносное слетает и человек зримо раскрывается либо своим талантом и воинской красотой, либо посредственностью». Но так как это касалось самого Доброва, а утром бой, бой тяжелый и суровый, он ограничился короткой фразой:
— Все это, Иван Кузьмич, напраслина. Давайте-ка еще раз подумаем, не проглядели ли чего-нибудь, — Железнов подвинул карту своего решения. — Будем действовать, как говорил Суворов, по принципу — быстрота и натиск! Главная задача, Иван Кузьмич, не упустить врага, — сказал и сам насторожился. — Вот что. Ты смотри решение, а я позвоню на передний край разведчикам, спрошу, как ведет себя супостат.
На вопрос комдива разведчики ответили:
— Нормально. Как всегда. Пускают ракеты. Больше всего у Сорокино. Там чего-то шумно.