Испытание. По зову сердца
Шрифт:
— Ваня? — остановил их Юра.
— Ваня, — отозвался слепой.
— Валентиновы?
— Валентиновы, — в один голос ответили Ваня и Дуся.
— Я Юра, — и чуть было не сорвалось с языка «Железнов», — сосед ваш по Бресту. Наши квартиры были рядом.
— Юра? — вспомнила и узнала Дуся и стала пояснять брату, который уже по привычке слепого водил ладонями по Юриному лицу.
— Идемте, идемте отсюда, на нас смотрят, — и Юра отвел Валентиновых подальше от людей, туда, к ящикам, и уж там, обхватив обоих, прижал к себе.
— Откуда вы? Почему здесь?.. — засыпал он их вопросами. — Давайте сядемте, — и усадил ребят на ящик, а сам опустился против них на чурбан.
Дуся по-детски, со слезами поведала о всем горе, которое они пережили за два года войны, и еще о том, как, прося «христа ради», пробирались за фронтом, стремясь найти мать и отца.
— Нам несколько раз говорили многие — и партизаны, и пленные из дивизии мамы: — Идите прямо на Москву. Но наступила зима, и нас приютила Валентина Калистратовна. Добрая женщина. Она была нам, как мать родная. Она всегда говорила, — давясь рыданием, продолжала Дуся, — что наши обязательно придут, освободят нас и мы найдем нашего папу и маму...
— А где ж Калистратовна? — забеспокоился Юра, готовый броситься к ней.
— Она осталась там, в прогоне, — отвечал Ваня. Его неподвижные глаза застеклились, и слезы поползли по щекам.
— Еще в первый день, когда нас отобрали в кровопийку, к полосатикам, я тогда сказала доктору, что «тетя Валя еще болеет тифом». Доктор рассвирепел и выгнал, и нас отвели к ней. А ночью ее забрали.
— А вы?
— Забрали бы и нас, но она нас жалела и уложила спать в сарае.
— Какие хорошие люди гибнут. Ну, проклятые, — сжал Юра кулачки, — мы им все припомним.
— Тихо. Чего ерепенишься? — шумнул на него подошедший Фомич. — На, пей, — протянул он банку с водой. — А вы плачете? — хотя, глядя на этих замученных ребят, сам готов был расплакаться. И когда Юра вернул банку, Фомич протянул ее Дусе и ласково сказал: — На, деточка, глотни и успокойся. Слезами, милая, горю не поможешь. Будем думать, как вас спасти. — Сказал и снова ушел за водой. Вернулся, когда солдаты загоняли людей в сараи.
— Дедушка, нет ли у вас корочки? — протянула тоненьким голоском Дуся. — Со вчерашнего дня мы ничего не ели.
— Милая ты моя девочка, мы тоже не ели, — хлопал себя по карманам Фомич. — Что же, дорогая моя, придумать-то? Ума не приложу... — А в голове крутилось и само ползло на язык: «Какая уж еда, когда завтра жисти конец. А может быть, и сегодня. Вот загонят в сарай, а ночью во время сна подпалят, как в Новоселках, и сожгут всех». И все же он улыбнулся: — Идемте огородами. По всему видно, что из деревни крестьян только что выселили, недавно. Глядишь, судьба над нами сжалится и что-нибудь нам — бедолагам — подбросит. — Но судьба была безжалостна. Так, ничего не найдя, они голодные вошли в сарай и там расположились в углу, подальше от холода.
— Дедушка, что же будет с нами? — сквозь полумрак смотрели на Гребенюка доверчивые глаза Дуси. Повернули головы к нему Юра и Ваня.
Ивану Фомичу стало не по себе, его даже охватил нервный озноб:
— Эх, если б я знал, милая, то я соломку бы подстелил.
— Соломку? — повторила Дуся. — А вы там сказали, что «будем думать, как вас спасти».
— Да, да, будем думать, — еле сдерживая зубную дрожь, ответил Фомич. — Так что подвигайтесь поближе и давайте думать вместе. Только одно условие — говорить тихо-тихо, чтоб никто не услышал. Перво-наперво чего мы хотим? Пять минут на размышление. Думайте!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Вот уже вторая неделя, как на фронте дивизии, да и у соседей, затишье.
Даже генерал Мерцель, видимо, выдохся и перестал штурмовать полк Карпова и долбить несчастную башню МТФ, что высилась перед ним. Лишь иногда, для острастки, накроет минами какую-нибудь площадь, и снова тишина. Солдатам эта тишина была в диковинку, и они ради озорства дразнили гитлеровцев: высунут на бруствер какую-нибудь завалявшуюся каску и посматривают из окопа, как она подпрыгивает от каждой снайперской пули врага. Некоторые солдаты до того наспециализировались, что по пробоинам почти без ошибки устанавливали направление полета пули, а по нему и самого снайпера.
В такое затишье Якова Ивановича захватывала гнетущая тревога о семье.
Вот и сегодня, несмотря на то, что лег спать под утро и был уставшим, долго не мог заснуть. Из головы не выходили Вера, Юра. Усиливалось все это тем, что уже не было больше сил скрывать от жены правду о дочери.
С этими думами и заснул тревожным сном. Но на рассвете его поднял зуммер телефона.
— Кому это в такую рань не спится? — Яков Иванович взял трубку и, узнав Карпова, в шутку ему сказал: — Что это вы, 37-й, полуночничаете? Сам, дорогой, не спишь и другим спать не даешь. — Но тревожный голос Карпова сразу же насторожил Якова Ивановича, и он, пододвинув поближе к себе карту, стал карандашом отмечать точки и адъютанту приказал вызвать к нему начштаба и всех начальников служб.
— Товарищ Кузьмин (так условно именовался командир корпуса), докладывает Иванов (так назывался Железнов). Против стыка с Гришиным (с соседом слева) в районе Урочища и болота со стороны противника движется большая масса народа с белыми флагами. Немцев не наблюдаем. Все в цивильном. Среди них много женщин и детей.
К концу разговора все вызванные собрались.
Это необычное явление мгновенно долетело до командарма и до командующего фронтом. И только Железнов сказал собравшимся несколько слов, как позвонил командарм, а через полчаса и командующий фронтом.
— Товарищ Иванов, вас вызывает «Гигант». — В трубке звучал голос Тоси.
— Товарищи, тише! — шикнул на своих офицеров комдив. — На проводе генерал Соколовский.
Попервоначалу комфронта говорил все то же, что и командарм, а в заключение добавил:
— Сегодня же постараемся вас освободить от этой массы людей. Для этого я направляю к вам представителей тыла и медуправления. — И предупредил: — Смотрите, как бы фон Мерцель вас не обманул и за спиной этих людей не спрятал свои батальоны. Такое в гражданскую войну я не раз испытал. Так же будьте бдительны и к цивильным. Их разведка обязательно сунет под видом крестьян свою агентуру.