Испытание
Шрифт:
…Прадед неожиданно поморщился, глухо произнес:
— Не знаете вы, молодые, прежней жизни. И счастье это ваше и… беда. Потому как не можете оценить нынешнюю. Да и молодежь пошла совсем не та. А почему? — задал Дзамболат вопрос и сам же живо откликнулся: — Потому что забияка не боится сдачи. Скажите, вы, люди ученые, почему слышим, что там-то кто-то кого-то ударил ножом, там подрались, а?
Савелий Сергеевич как сел напротив старца, так жадно и не сводил с него глаз, только слушал его голос и перевод Майрама.
— Не знаете? — обрадовался старец и загадочно улыбнулся. — А я вот знаю, — и выждав паузу, заявил: — В мое время каждый осетин был вооружен: на поясе кинжал, пистолет, под буркой винтовка… Попробовал бы кто-нибудь его обидеть. Да ром не прошло бы. Затевать ссору — значило играть не только чужой, но и своей жизнью. И не только своей.
Савелию Сергеевичу ничего не стоило опровергнуть доводы прадеда. Печальный опыт человечества свидетельствует о том, что оружие только до поры до времени является сдерживающим тормозом, но если его пускают в ход, то гибнут сотни и тысячи людей… Тоже мне оружие — кинжал! Как сравнить его с сегодняшним, что не разбирает мужчин, женщин, детей, стариков — всем несет гибель… Нет, лучше не иметь оружия под рукой — мало ли какие страсти могут разгореться из-за чепухи?! Вон Гагаевы даже и не помнили, из-за чего возникла кровная месть их с Додоевыми… Да и сам старец верит ли тому, что утверждает?
Видимо, об этом же подумал Майрам. Озорная мысль пришла ему в голову. Вспомнив огромный красавец-кинжал Дзамболата, он спросил невинно:
— Дада, где тот кинжал, что я любил? Почему не с вами? Старец весь раскраснелся от похвалы кинжалу, торжествен но заявил:
— Я его подарил Владимиру Тхапсаеву. Видел я его на сцене. Молодец, джигит! Настоящий нарт! Театр приезжал в аул, и мы после спектакля устроили артистам кувд. Володе понравился мой кинжал, и я преподнес его ему. Снял с пояса и подал на виду у всех. Когда он стал отнекиваться, я сказал: „Возьми, в театре он нужнее!“.
— Я видел кинжал на нем, когда он играл Сармата, — сказал Майрам.
— Вот-вот! — удовлетворенно закивал головой Дзамболат. — В театре он нужен. А мне зачем? Сейчас их никто не носит. А там пусть люди видят, какой кинжал был у моего деда, попавший ко мне по наследству, — хотя старец говорил весело, по лицу было видно, что ему жаль и кинжала, и воспоминаний, связанных с ним. — Я с этим кинжалом на всех свадьбах появлялся… — Он вдруг ошеломленно глянул на Майрама, потом на Конова, Степу и погрозил пальцем правнуку: — У-у, хитрец! Знаю, почему спросил меня о кинжале. Смеешься над старостью, Майрам? Мол, слово — одно, а дело — совсем другое? Может, ты и прав: кинжала у меня нет, а чувствую себя спокойно… Раньше так не могло быть…
Старец умолк. Конов и Степа молча ждали рассказа о Мурате. Но Дзамболат подозрительно притих. Майрам искоса поглядел на него. Прадед ссутулился, глаза его поблекли, заскучали, брови нахмурились. Годы будто разом навалились. Чтоб взбодрить его, Майрам прибег к верному, не раз проверенному средству.
— Неужели дядя Мурат, возвратись домой с гражданской войны, в течение семи лет ни словом не обмолвился о своих подвигах? — невинно спросил он.
Дзамболат задорно усмехнулся:
— Вот ты бы на его месте… Впереди себя пустил бы посыльных протрезвонить на весь мир о твоем геройстве, даже если бы ты возвращался домой не с фронта, а с городской ярмарки. Мурат, тот был другой…
Дзамболат прищурился, глянул на солнце, сверкнувшее из-за горных вершин. Он помнит, как тихо и скромно возвратился домой Мурат. Не было ни криков, ни бешеной скачки, ни стрельбы из винтовок в воздух, просыпайтесь, мол, люди, выходите из хадзаров, встречайте — я возвратился. Утром аульчане встали, глянули, а со двора Гагаевых направляется в поле, спокойно вышагивая рядом с отцом и одноногим Урузмагом, Мурат. Стыдясь своих очков, он коротко здоровался с односельчанами и, односложно ответив, что все в порядке, спешил отойти, чтоб не вдаваться в излишние подробности. И через несколько дней во время раздела земли, глядя на громко галдящих, с лихорадочным блеском в глазах аульчан, Мурат дивился, куда девалась с детства воспитываемая сдержанность горцев, и терпеливо ждал, когда и до него дойдет очередь. Напоследок вспомнили и о нем. Ему, неженатому, определили клочок земли на другом берегу речки. Он попросил разрешения использовать участок, который когда-то
Шел уже тысяча девятьсот двадцать седьмой год. Март предвещал теплую весну, но апрель оказался на редкость капризным. После необычайно жарких дней, когда снежные покровы в горах стали исходить шумными ручьями, от обилия которых речка набухла, бурные воды ее захлестывали бревна, переброшенные с берега на берег, и все возвещало о торжестве солнца, вдруг поутру на ущелье опустилось невесть откуда взявшееся белесое покрывало, пошел мелкий дождь, к вечеру превратившийся в снег. Жесткая крупа больно хлестала по лицу брата Мурата, Умара, наводя на него тоску и отчаяние. Жара обманула нетерпеливого горца, и он, не дожидаясь общего решения земляков и традиционного праздника сева, бросился на поле и успел посадить кукурузу на доброй трети площади и теперь с трепетом всматривался в небо, боясь гибели семян. Мурат тоже поднялся на участок. Но не потому, что он тоже поспешил с севом, нет, он не только не поддался соблазну, но и пытался пристыдить брата, остановить его. Привело Мурата сюда желание уточнить, придется ли укреплять каменные ограждения террас, не позволяющие почве соскользнуть вниз с покатой плоскости горы. Он посмотрел на спину Умара, на его опущенные руки, и ему стало очень жаль брата. Но он не успокаивал его, понимая, что словами тут не поможешь. Единственная надежда, что ветер переменится и унесет грозную тучу…Снизу, из аула донесся тонкий голос. Мурат всмотрелся в маленькую фигурку. По тому, как неистово махал подросток шапкой, зажатой в кулаке, как от усердия в такт взмахам двигалась его голова, Мурат догадался: это Хаджумар, тринадцатилетний сын Умара. Кто еще может так азартно звать его? В груди Мурата точно прошелестел теплый весенний ветерок. Для всех других — и для взрослых, и для детворы, для горянок — Л1урат был молчаливым бобылем, посуровевшим за годы скитания и пребывания на фронте. Для всех аульчан, но только не для Хаджумара. Племянник знал, какой дядя задушевный и добрый человек. А как рассказывает разные истории! Не удивительно, что Хаджумар стал тенью Мурата, стремясь все время быть рядом с ним. И сейчас, не будь серьезной причины, он полез бы следом за дядей в гору. Хаджумар стоял на берегу реки и отчаянно махал шапкой, прося спуститься. Умар и Мурат переглянулись. Что могло случиться? Мурат перевел взгляд на свой дом и увидел во дворе спешившихся всадников. На головах их тускло поблескивали козырьками милицейские фуражки…
— Пошли, — коротко прокричал Умар и стал спускаться по узкой горной тропинке, с незапамятных времен проложенной горцами меж каменных громад горы.
— Что бы это значило? — думал Мурат, следуя за Умаром. Давно уже никто не приезжал в гости к нему. Он жил, наслаждаясь тишиной гор, отдавая всего себя занятиям, так необходимым в ущелье: обработке земли, сенокосу, пас овец… И рубашка на нем была из домотканого материала, и сапоги на ногах из выделанной самим Муратом кожи… Так было привычней и дешевле. Умар, возвращаясь из города, подолгу чертыхался» рассказывая, как дороги сукно и обувь на базаре…
Кто же мог прибыть? И что их занесло сюда, в поднебесный аул?
Хаджумар встретил отца и дядю возле мостика, сложенного из двух перекинутых через реку обструганных деревьев, возбужденно заговорил:
— Я первым заметил, что к аулу приближаются три всадника. Все вооруженные. Сразу понял, что не к добру. Вас спрашивают, дядя Мурат. Что-то о вашем оружии говорят… Я к деду, а его нет дома, к Урузмагу — тоже нет…
— Помолчи, сын, — оборвал подростка Умар.
Одного из трех пришельцев Мурат узнал — это был Тимур из Нижнего аула, вот уже три года работающий милиционером; и изредка наведывавшийся в Хохкау. Двух других Мурат видел впервые. Тимур явно был не самый главный среди них — и держался он позади, и поглядывал на сослуживцев заискивающе, готовый броситься выполнять любой их приказ. Старшим среди милиционеров был человек со шрамом, пересекавшим лоб и щеку. «Саблей задело», — решил Мурат: шашка выбила бы глаз напрочь. Тимур доложил ему, кивнув на Мурата:.