Испытания
Шрифт:
Но, чтобы осуществить этот лозунг не только количественно, нужны были новые конструкции автомобилей. И три молодых инженера засели за книги, они занимались языками, чтобы быть в курсе всей специальной литературы. Они решили начать все сначала, изучить всю историю автомобиля и понять его эволюцию, увидеть причины изменений конструкции, и еще — это, может быть, самое главное, — они решили отказаться от проектирования большого «классного» легкового автомобиля. Им, молодым инженерам молодой страны, казались нелепостью дорогие огромные «линкольны», «кадиллаки», «мерседесы», рассчитанные на то, чтобы тешить тщеславие своих владельцев. Эти дредноуты на колесах, с хрустальными вазами для цветов и серебряными пепельницами в салонах, весили по нескольку тонн, были прожорливы и непристойно роскошны. Отчасти, наверное, из протеста против этих кричаще самодовольных автомобилей, воплощающих, как им казалось, буржуазную техническую мысль, у молодых инженеров родилось стремление к функциональности и рационализму, которые были присущи экономике и технике нового общества. А они ощущали себя техническими полпредами этого нового общества. Они много читали не только по своей узкой специальности. Им были близки и понятны
За рядами цифр молодые инженеры уже видели его простые и благородные формы, небывалые по тем временам технические характеристики и, главное, практичность и дешевизну конструкции, делавшие этот будущий автомобиль массовым, доступным. И вот настал день, когда трое молодых инженеров представили на суд специалистов ярко-голубую модель своего автомобиля в одну пятую величины, чертежи агрегатов и эскизы общих видов. Не всем понравился этот проект, потому что многое в нем было непривычным, спорило с установившимися канонами, но метод перспективного проектирования был признан всеми. Молодым инженерам предложили продолжать свою работу, им выделяли средства на исследования и разработку. Им уже грезилось в будущем свое конструкторское бюро… Это было весной тысяча девятьсот сорок первого года. А в сентябре уже побывавший в боях лейтенант Владимиров трясся на передке семидесятишестимиллиметровки, которую еле тащили по раскисшему от серых дождей проселку смертельно усталые лошади, и угрюмо мечтал всего лишь об исправной «полуторке», чтобы перевезти снаряды, брошенные на старой позиции. В батарее оставалось две пары лошадей на шесть орудий, расчеты потеряли половину состава, лейтенант Владимиров был единственным живым офицером. Он не спал уже несколько суток, и от этого кололо под веками, будто глаза засыпало песком. Лейтенант уже не понимал, спит он или бодрствует, — ему грезилась полуторка «ГАЗ-АА», и не было в тот миг для него автомобиля прекраснее и нужнее, чем этот невзрачный грузовичок…
Директор научно-исследовательского и проектного института Игорь Владимирович Владимиров ехал на своем «Москвиче» по неширокому, со скользким диабазом проспекту в медленно идущей колонне автомобилей, и старый, до белизны потертый на швах портфель лежал рядом с ним на сиденье машины.
…Воевать ему пришлось совсем мало. В ноябре сорок второго лейтенант Владимиров был отозван с фронта в Москву для участия в проектировании послевоенной модели легкового автомобиля. Двадцать третьего ноября лейтенант Владимиров, прячась от ветра за деревянной кабиной, сидел в кузове резво бегущего по схваченной первым морозом дороге «ЗИС-5». Подняв воротник шинели и втянув голову в плечи, лейтенант смотрел на дымное вечернее марево: уже глухо, отдаленно стонали орудия, вспышки ракет выделялись на тусклом закате, — «ЗИС-5» все дальше увозил лейтенанта от Сталинграда, где, охваченная со всех сторон нашими войсками, под наведенными на нее тысячами орудийных стволов, агонизировала шестая армия фельдмаршала Паулюса, вернее — то, что было совсем недавно шестой немецкой армией. Лейтенант за полчаса езды в кузове насквозь продрог, но ему хотелось петь. Раз — в Москву, делать новую легковую машину, значит, победа близка! Лейтенант предвкушал встречу с товарищами; снова соберется их дружная троица, и они будут делать свой автомобиль…
Проспект был утомительный, длинный, как жизнь, в которой были потери и радости, стремления и решимость, надежды и неудачи; неизвестно, чего было больше.
…В Москве его поджидала весть о гибели друзей. Тех двоих, с которыми он начинал, задумывал, уже не было. И альбом чертежей, расчетов и эскизов остался в осажденном городе. И вовсе не для того, чтобы заниматься малолитражкой — «массовым перспективным автомобилем», — отозвали лейтенанта Владимирова из-под самого Сталинграда. Задание было исчерпывающе четким: разработка модели легкового автомобиля высшего класса. Он ознакомился с наметкой технического задания, — не о таком автомобиле мечтали до войны трое молодых инженеров, просиживая вечера и выходные над схемами и расчетами. Владимирова удручала предстоящая работа, он ясно видел, что за основу пока принята отсталая довоенная модель. Делать это в то время, когда идет война, когда весь переполнен горечью гибели товарищей…
Война… Она перевернула не только судьбы людей. Один год войны изменил и его, Владимирова, и не только человечески: война дала инженерную зрелость. Артиллерийский лейтенант ясно понял значение перспективного проектирования любой техники, понял, чем могут обернуться техническая робость и отставание. Это было уже не просто знание, это была невозможность существовать по-другому. Гибель товарищей переживалась как плата, знание стоило дорого — двое из троих… Своими сомнениями по поводу технического задания Владимиров поделился с одним из ведущих конструкторов будущего проекта. Разговор был доверительным и неофициальным, и пожилой конструктор, по учебнику которого Владимиров учился в институте, полунамеками объяснил, что не от конструкторов зависел выбор модели, взятой за основу, и что задание не обсуждается, оно равносильно военному приказу. После этого разговора лейтенант Владимиров попросился снова на фронт, сославшись на то, что у него нет опыта проектирования больших автомобилей, да и вообще нет опыта. Его вызвали в партком, сказали, что не для этого его отозвали с фронта и не на опыт его рассчитывают. Он занимался аэродинамикой автомобиля, и вот эти его знания пригодятся. Проектирование этого автомобиля — важное правительственное задание, и раз уж нашли нужным привлечь его к этому, то не ему, Владимирову, решать, где от него будет больше пользы. Понадобится, — пошлют и на фронт, а может, и еще куда-нибудь…
…За перекрестком Сердобольской улицы проспект стал свободнее, но Игорь Владимирович не прибавил скорости, спешить не хотелось. Он будто ехал на своем отлаженном «Москвиче» сквозь жизнь, снова — через годы, от памятных довоенных дней, наполненных дерзкими надеждами, до сегодняшней усталой неспешности. Вся его жизнь была связана с автомобилями, он любил их всегда, даже когда они раздражали и злили своими несовершенствами, он любил их и надеялся, что сделает такой автомобиль, который будет лишен недостатков. Надежды не сбылись — так сложилась судьба. Правда, не только судьбу нужно было винить в этом. Разве он, конструктор Владимиров, всегда был последователен, всегда стоял на своем? Почему он ушел из КБ в вуз? Ушел при первой возможности, как только сняли ленинградскую блокаду. Неужели ему тогда казалось, что в кустарной институтской лаборатории он сможет сделать то, чего почти безуспешно добивались хорошо оснащенные мировые центры? Сделать в одиночку? Неужели он был тогда так глупо самоуверен и наивен?.. Одному создать автомобиль, маленький автомобиль, который не устаревал бы в производстве и эксплуатации хотя бы пятнадцать лет (хотя бы!)? Не обманывал ли он себя? Неужели этой своей технической идеей он защищался, как щитом, от пугающего сознания, что просто хочет жить, жить удобно и бесхлопотно, раз уж остался в живых? Ведь так хотелось домашнего тепла, прочности, тянуло к семье, надоела угрюмая жизнь в московском общежитии! Что ж, значит — правда, не обстоятельства виноваты в том, что от его жизни остался только этот старый неприглядный портфель. А может быть, все-таки не один портфель, а еще какое-то знание, которое он передал другим? Разве Алла, Валя Сулин, и, конечно, Гриша Яковлев, и многие другие — не его ученики? Разве в том, что они делают или пытаются сделать в Москве, Ульяновске, Горьком, Запорожье, Ленинграде, нет хотя бы частицы его труда, его мыслей?
Игорь Владимирович ехал по Выборгской стороне. Он не задавал себе все эти вопросы — просто они всегда были в нем, как болезнь желудка, которая не уходила никуда даже тогда, когда боли не было. Просто он сам, доктор технических наук Игорь Владимирович Владимиров, и был этими вопросами, уже близкой старостью, душевными и телесными болями.
Если не считать беспризорного детства, он прожил жизнь с комфортом. Нет, никогда он не стремился обладать вещами, хотя умел отбирать их со вкусом… Нет, не вещи, — больше всего ценил он, может быть безотчетно, душевный комфорт, дававшийся чувством победительности. Он был хорошим преподавателем, почти блестящим лектором, может быть — даже философом автомобильного конструирования. И, наверное, поэтому ему казалось, что он может быть и конструктором. Это вечное чувство удачливости, победительности помогало самообману. Беспризорник двадцатых годов, он, один из немногих своих сверстников-сирот, стал интеллигентом, инженером-конструктором. В конце тридцатых он, опять же один из немногих конструкторов, увидел новые пути проектирования автомобилей. Но, верно, этого было бы мало, чтобы ощутить победительность, удачливость, которые и давали душевный комфорт, — важно было то, что этот новый путь был в конце концов признан как достижение его (и его товарищей, конечно). Вот это — признание — и вело его, влекло по жизни. Он всегда, даже тогда, когда не думал об этом, стремился быть признанным, пригнанным как можно быстрее — немедленно. И потому интуитивно занимался только тем, что могло принести признание. Потом, с годами пришло и умение ждать, терпеть, но умение это было уже бесполезным — ждать оказалось, в сущности, нечего. А тогда, в молодые свои годы, он был нетерпелив. Он женился на красавице, не разобравшись, даже не подумав, что она за человек. Правда, за это пришлось расплачиваться потом (платить, конечно, приходилось за все), и, может быть, теперешние вопросы, которые Игорь Владимирович хоть и не задавал, но ощущал в себе, тоже были платой… Он любил сына и с детства будил в нем честолюбие, стремление быть всегда первым, и вырастил, как ему казалось, черствого, самовлюбленного эгоиста — это тоже было расплатой.
Даже Алла, даже эта поздняя удачливая любовь оборачивалась расплатой: за нее он заплатил недоверием Григория. Это было горше всего, потому что Григорий был дороже сына. Григорий был им самим, Игорем Владимировичем Владимировым — таким, каким он хотел стать, но не стал, — это понимание тоже было расплатой… Он жил долгие годы, жил хорошо, во всяком случае, так ему казалось, потому что шел от удачи к удаче, и уважение и признание людей сопутствовали ему, и он думал, что живет правильно, но в один слякотный день январской ростепели, оказавшись на тусклом узком проспекте в сонном медленном движении машин один со старым, набитым бумагами портфелем, вдруг понял, что весь он и есть этот старый портфель, и если эти бумаги не пригодятся другим — значит, он прожил напрасно…
Игорю Владимировичу очень не хотелось открывать портфель Григорию, потому что содержимое портфеля свидетельствовало больше о поражениях и слабости (его слабости), чем о победах, эти бумаги — графики, чертежи, эскизы — были печальной повестью о несделанном. Но Игорь Владимирович знал, что все равно откроет портфель своему любимому ученику (тут уж не до самолюбия), потому что он, только он, может продолжить работу — если захочет. А если не захочет? Если Григорий не захочет, тогда это будет значить, что он, Игорь Владимиров… Тогда, значит, просто не было никакого Игоря Владимирова, такого, каким он себя считал. Был лишь обман, растянутый на сорок шесть лет…
…Владимиров сидел в своем просторном кабинете, откинувшись на спинку рабочего кресла, и держался руками за край письменного стола, будто все еще медленно ехал на отлаженном «Москвиче» по тусклому проспекту в том, пятилетней давности, оттепельном январе, когда впервые шевельнулась в нем та полумысль-полуощущение приближающейся старости.
Боль в желудке утихла, но Игорь Владимирович не изменил позы. Еще оставалось полчаса до конца рабочего дня, ему не работалось, и он просто сидел за столом. Директор отраслевого научно-исследовательского и проектного института занимался странным делом: не обвиняя себя, он все-таки искал самооправданий.