Истина. Осень в Сокольниках. Место преступления - Москва
Шрифт:
По утреннему времени улица была тиха и пустынна. Только с Петровки и Пушкинской доносился автомобильный скрежет.
Сергей постоял немного, глядя, как солнце обновило старые, когда-то элегантные дома. В Театре Корша, ныне «женском» МХАТе, так и не кончили ремонт, но все равно здание это красного кирпича украшало улицу.
Вот он и в Москве. В центре. Здесь каждую улицу он исходил, оттопал по ней.
Сергей усмехнулся, закурил и пошел в «контору».
Во дворе стоял «мерседес» Лузгина, шофер читал «Советскую Россию».
Сергей вошел в подъезд, поднялся по лестнице, набрал код на двери.
Навстречу ему поднялся милиционер, поднес руку к козырьку:
– С приездом.
– Спасибо. – Сергей пожал руку постовому и прошел к своему кабинету.
Достал ключ, открыл дверь.
В кабинете было душно. Видимо, окна не открывались все эти тридцать дней.
Третьяков распахнул окно и сел за стол.
Взял папку для бумаг. Она была пуста.
Он нажал кнопку селектора:
– Вера, для меня что-нибудь есть?
Селектор молчал.
– Вы меня слышите, Вера?
– Слышу, – придушенно сказала секретарша.
– Тогда несите бумаги.
– Хорошо.
Третьяков открыл ящик стола. Он был пуст.
Тогда он подошел к сейфу, вставил ключ, распахнул металлическую дверцу.
На полке лежали три пачки денег, коробка с часами. Стояли две бутылки французского коньяка. В общем, все, что не относилось к работе.
Ни одной бумажки, ни одного чистого бланка.
Дверь распахнулась, и в комнату вошел Лузгин.
– С приездом, тезка.
– Привет. А где мои бумаги?
– А они тебе больше не нужны. – Лузгин сел в кресло.
– Не понял.
– Решением правления ты уволен.
– Чья это инициатива?
– Моя.
– Твоя, – усмехнулся Третьяков, – с каких пор коммерческий директор увольняет вице-президента?
– Тебя долго не было, Сергей. – Лузгин достал сигарету, прикурил, затянулся, помолчал. – Теперь президент фирмы я.
– Ну тогда понятно.
– Ты можешь зайти в бухгалтерию и получить расчет. Правда, у тебя, наверное, есть медицинский…
– Я не буду кусочничать из-за нескольких сотен, Лузгин.
– Вот и ладушки.
– Нет, не ладушки. – Сергей подошел к Лузгину, наклонился к нему. – Ты знаешь, кого я встретил в Вене?
– Твои встречи, твои трудности.
– Гольдина.
Лузгин прищурился, усмехнулся:
– Ну и что?
– А то, что он сказал, что передавал тебе для меня зелень.
– Ну и что?
– Где грины?
– А разве в Вене ты не понял, что ты не в деле?
– Меня не чешут ваши дела. Мне нужна зелень.
– Она всем нужна. – Лузгин встал.
Третьяков схватил его за рубашку, подтянул к себе, а потом ударил спиной о стену.
– Ты… – Лузгин словно подавился.
– Слушай меня, падла, я уйду. Прямо сейчас, но пять тысяч зеленых ты пришлешь мне домой. Понял?
– Пусти.
Третьяков локтем надавил ему на шею. Лузгин захрипел.
– Помни, деньги завтра, иначе к тебе придут люди.
Он оттолкнул Лузгина, и тот с грохотом, потащив за собой стул, отлетел к дверям.
– Ты, приблатненный. – Лузгин поправил рубашку. – Меня пугать решил?
Он достал сигарету.
– Меня пугать, – повторил Лузгин, – ты думаешь, на тебя нет управы? Ошибаешься. У меня методы другие, но кровью ты похаркаешь.
Он вышел, саданув дверью.
Третьяков открыл кейс и начал складывать в него свои пожитки.
Другая теперь была машина у Бориса Павловича Громова. Не было радиотелефона, да и номера не те были. И форма на нем другая была. Хоть и генеральская, но прокуратуры.
Теперь не вытягивались в струнку гаишники на перекрестках, не передавали с поста на пост, что едет Борис Громов.
Другое время. Совсем другое.
У ресторана «Архангельское» водитель повернул направо. Вот и дача Михаила Кирилловича Мусатова.
То же, что и раньше, только нет у ворот охраны.
Но сторож все-таки есть. Он и распахнул ворота услужливо, пропуская черную «Волгу».
Михаил Кириллович нестареющий, бодрый, несмотря на все катаклизмы и передряги.
– Ну, здравствуй, Боря. Здравствуй.
Михаил Кириллович обнял Громова.
– Молодец. Генерал.
– Государственный советник юстиции, – усмехнулся Громов.
– Раз погоны и лампасы есть – генерал. Пошли, пошли.
Он вел Громова к беседке в глубине многогектарного участка.
– А я смотрю, Михаил Кириллович, – Громов хитро прищурился, – павильончик-то на берегу выстроили. А в восемьдесят втором опасались разговоров.
– Так тогда пост мой к скромности располагал. А теперь дачу эту я выкупил. Сейчас, брат, начальство наше частную собственность приветствует. Пенсионер я. Вот и строю потихоньку для внуков.
Они вошли в беседку. А там уж и стол накрыт был.
Богатый по нынешним временам. С закуской и выпивкой заграничной.
Правда, не было, как раньше, официантки.
– Садись, Боря, садись. Что пить будешь?
– Я, Михаил Кириллович, консерватор. Водочку.
Мусатов налил ему водки, себе плеснул немного джина, разбавил тоником, бросил лед.
– Уже не могу водку-то. Возраст. Ну давай.
Они чокнулись и выпили.
Мусатов бросил в рот орешек. Громов подцепил вилкой кусок лососины.
– Что ты, Боря, старика обижаешь?