Историческая личность

Брэдбери Малькольм Стэнли

– Отлично, – говорит Фелисити, – я отправлюсь прямо туда. Вам не придется меня подвозить.

– Очень хорошо, – говорит Говард.

Он идет назад в Корпус Социальных Наук; выходя из лифта на пятом этаже, он видит вдалеке фигуру, ждущую у дверей его кабинета. Под таким углом Кармоди выглядит тварью в конце длинного исторического коридора, ведущего назад в темные времена; Говард стоит в яркости эмансипирующего настоящего в противоположном конце. Кармоди избавился от своих книг; при нем только его глянцевый портфель; у него

унылый, печальный вид. Когда Говард подходит ближе, Кармоди поднимает глаза и видит его; он сразу подбирается.

– Я думаю, мне следует поговорить с вами, сэр, – говорит он Говарду, – вы можете уделить мне время?

– Минуты две, – говорит Говард, отпирая дверь. – Войдите.

Кармоди следует за Говардом в дверь, а затем сразу останавливается, сжимая свой портфель, его крупное тело выглядит неуклюже.

– Садитесь, Джордж, – говорит Говард, располагаясь в красном кресле за письменным столом. – Так в чем дело?

– Я хочу обсудить с вами мою работу, – говорит Кармоди, не двигаясь с места. – Я имею в виду по-настоящему откровенное обсуждение.

– Хорошо, – говорит Говард.

– Мне кажется, я попал в тяжелое положение, – говорит Кармоди, – и я думаю, что поставили меня в него вы.

– Что это значит? – спрашивает Говард.

– Ну, я в вашем семинаре третий год, – говорит Кармоди. – Я написал для вас примерно двадцать эссе. Они здесь, у меня в портфеле. Я подумал, не просмотрите ли вы их вместе со мной.

– Мы их уже просматривали, – говорит Говард.

– Я подумал, не могли бы мы просмотреть отметки, – говорит Кармоди, – вопрос в отметках.

– В каком смысле? – спрашивает Говард.

– Ну, сэр, это не очень хорошие отметки, – говорит Кармоди.

– Да, – говорит Говард.

– Я хочу сказать, что могу провалить тот семинар, – говорит Кармоди.

– Да, похоже, что можете, – говорит Говард.

– И вам это безразлично?

– Это неизбежное следствие недостаточно хорошей работы.

– А если я провалю ваш семинар, то не получу степени, – говорит Кармоди, – потому что, не получив положительной оценки по дополнительному предмету, нельзя получить степени.

– Совершенно верно, – говорит Говард.

– Вы думаете, это может случиться? – Да.

– В таком случае, – говорит Кармоди, – я вынужден просить вас еще раз просмотреть эти оценки и решить, считаете ли вы их справедливыми и беспристрастными.

Говард взвешивает выражение лица Кармоди, вежливое, серьезное, довольно нервное.

– Конечно, они справедливы, – говорит он. – Или вы хотите сказать, что я несправедлив в своих оценках?

– Не совсем так, – говорит Кармоди. – Я не думаю, что они беспристрастны.

– Конечно, они беспристрастны, – говорит Говард. – И соответствуют плохой работе. Это, вероятно, самые последовательно беспристрастные оценки, которые я когда-либо ставил.

– Они не соответствуют моим оценкам по другим предметам, – говорит Кармоди. – Мой ведущий предмет – английский, и я получаю «А» и «В» с плюсом. А еще социальная история; большая часть моих оценок за нее «В». Ну а по социологии только «Д» и «F».

– Не напрашивается ли вывод, что вы серьезно занимаетесь теми предметами, но не социологией?

– Я признаю, что социология меня не привлекает, – говорит Кармоди, – и особенно такая, какую преподают тут. Но я занимаюсь. Много и настойчиво занимаюсь. Вы признаете это в ваших пометках на моих эссе. То есть вы указываете в них, что работы чересчур много, но не хватает анализа. Но ведь мы знаем, что это означает, не правда ли?

– Да? – говорит Говард.

– Это означает, что я вижу все это не по-вашему.

– Да, – говорит Говард. – Не видите социологически.

– То есть социологически не по-вашему, – говорит Кармоди.

– A y вас есть социология получше? – говорит Говард. – Эта англо-католическая классицистско-роялистская муть, которую вы импортируете из ваших занятий английским и изволите называть социологией?

– Это общепринятая форма анализа культуры, – говорит Кармоди.

– Я ее не принимаю, – говорит Говард. – Эстетское пердение, которое к социологии никакого отношения не имеет, так как исключает все, что составляет истинное лицо общества. Под чем я подразумеваю нищету, расизм, неравенство, сексизм, империализм и угнетение и жду от вас рассмотрения и объяснения именно их. Но что я ни делаю, какую бы тему ни задаю вам, в ответ получаю всю ту же старую ветошь.

– В таком случае, – говорит Кармоди, – не справедливее ли будет признать, что мы расходимся во взглядах? И может быть, перевести меня к другому преподавателю социологии, такому, кто может счесть, что и такой подход имеет за собой что-то?

На лбу Кармоди выступили капли пота.

– А, понимаю, – говорит Говард, – вы думаете, что можете получить оценки получше от кого-нибудь еще. Меня обдурить вам не удалось, так вы рассчитываете проделать это с кем-то другим.

– Послушайте, доктор Кэрк, – говорит Кармоди. – Я никогда не сумею добиться вашего одобрения, никогда не стану радикальным настолько, чтобы удовлетворить вас. У меня есть свои верования и убеждения, как и у вас. Почему вы не можете дать мне шанса?

– И каковы же эти верования и убеждения? – спрашивает Говард.

– Ну, так уж вышло, что я верю в индивидуализм, а не в коллективизм. Мне противен этот бухгалтерский марксистский взгляд на человека, как звено в цепи производства. Я верю, что надстройка чертовски более важна, чем базис. Я считаю культуру самостоятельной ценностью, а не инертным описательным термином.

– Короче говоря, верования, несочетаемые с анализом, – говорит Говард. – Я вас не переведу. Вы либо примете некоторые социологические принципы, либо провалитесь. Выбирать вам.