Истории для кино
Шрифт:
– Предчувствие, что ты бросишь меня?
Актриса так же вдруг переходит от грусти к страсти:
– Я не могу бросить тебя, коханый! Это одно и то же, что бросить саму себя! – Она окутывает Лёдю газовым шарфом. – Я принадлежу тебе! Без тебя я совершенно одна!
Лёдя с трудом выпутывается из шарфа:
– Ну что ты! У тебя столько друзей, поклонников…
– Они видят только блеск, мишуру… А меня настоящую никто не любит!
– Я люблю тебя…
Казимира переходит от страсти к нервному смеху и вновь укутывает Лёдю шарфом:
– Нет, ты меня
На киностудии «Севзапкино» снимается фильм «Чужие». Лёдя изображает красного командира, Дита – его дочку, а мама Лена никого не изображает – она сидит позади камеры на каком-то ящике и бдительно следит за происходящим.
Режиссер Светлов руководит творческим процессом. Он таращит глаза и приказывает сделать то же самое Дите:
– Сделай большие глаза! Нет, больше! Еще больше!
Дита изо всех сил таращит глазки. Но потом не выдерживает и задает вопрос по существу:
– А зачем большие глаза?
– Затем, что твой папа уезжает на войну.
Дита резонно возражает:
– Тогда надо сделать глаза маленькие-маленькие, чтобы этого не видеть!
Режиссер ставит вопрос ребром:
– Кто здесь режиссер – я или ты?
– Вы, – соглашается Дита. – И вы обещали, что у меня будет красивое платье.
– Платье будет, но – потом! Если ты сейчас же сделаешь большие глаза!
Лёдя, неприкаянно мающийся в сторонке, напоминает о себе:
– А мне что делать?
Режиссер, как и все режиссеры мира, не особенно церемонится с исполнителем эпизодической роли:
– А вам – ждать, пока вас позовут в кадр!
– А что потом? Мне бы хотелось как-то подготовиться…
– А потом вы станете точно на эти метки… видите, мелом на полу?.. закроете лицо руками, как бы рыдая, и большими шагами покинете комнату.
Но в Лёде тоже просыпается непокорный творец:
– Красный командир не может рыдать, прощаясь с дочерью! Наоборот, нужно улыбнуться, подбодрить ребенка…
Светлов опять задает сакраментальный вопрос:
– Кто здесь режиссер – я или вы?
– Вы, – уныло подтверждает Лёдя.
– Тогда запомните: тут разговаривает только режиссер! У нас немое кино!
Лёдя отходит в сторону и ворчит:
– Немое кино, немое кино… Меня легче сделать мертвым, чем немым!
Лена на кухне готовит обед. Раздается звонок в дверь. Она удивленно вскидывает глаза на стенные часы и идет открывать. На пороге стоит Лёдя. Лена холодно смотрит на него и так же холодно сообщает: он что-то перепутал, сегодня съемок нет, а Дита в школе.
Лёдя молчит. Потом роняет глухо:
– Казимира погибла.
– Как?!
Лёдя монотонным, без эмоций, голосом излагает страшные подробности: Невяровская ехала в поезде на гастроли, костюмерша Марыся в купе чистила платье бензином, а Казимира хотела закурить – и вспыхнула, как факел…
Лена всплескивает руками:
– Какой ужас!
Лёдя в прострации разворачивается, чтобы уйти.
– Куда ты?
Лена хватает Лёдю за руку, ведет его в комнату, усаживает на диван. Он безвольно подчиняется и тихо твердит, что врачи сказали, Казимира умерла сразу, от шока, она не мучилась, не горела, просто умерла сразу, от шока… Лена прикрывает его губы ладонью:
– Ну все, Лёдя, все, все… Тут уже ничем не поможешь… Хочешь чаю?
Он даже не понимает, о чем это она:
– Чаю?..
Она объясняет ему, как ребенку:
– Да, чаю. С молоком. Ты же любишь чай с молоком.
– А-а, да, я люблю чай, – вспоминает он. – С молоком…
Лена опускается перед мужем на колени, расшнуровывает его ботинки, приговаривая, что сначала надо переобуться, что сейчас она найдет тапочки, где-то ведь должны быть его тапочки… Лена находит их, снимает с Лёди ботинки, надевает тапочки. Лёдя сверху смотрит на склоненную перед ним голову жены и вдруг тоже опускается на колени, обнимает Лену, словно ищет у нее защиты, и глухо рыдает. Лена по-матерински гладит его голову, просит не плакать, успокоиться, выпить чаю…
Она ведет его, как маленького, из комнаты в кухню, наливает чай, добавляет молоко и вкладывает чашку ему в руки. Лёдя зажимает чашку в ладонях, но не пьет, а, уставившись воспаленными глазами прямо перед собой, бесстрастно-монотонно твердит, что Казимира всегда боялась одиночества и всегда была одинока, она спрашивала, будет ли он рядом, когда она умрет, а он только смеялся, что «Травиата» – это не их репертуар…
Лене трудно слушать все это, она подталкивает чашку в его руках:
– Пей чай, пей…
– Сейчас… Я выпью… А может, она хотела умереть? Она все предчувствовала… И боялась, что я разлюблю ее…
Тут уж Лена не выдерживает:
– Послушай, может, хватит?! Я понимаю: случилась трагедия, она умерла, но я-то живой человек… И мне больно!
Резкая смена интонации дает результат: Лёдя словно очнулся тот сна.
Прости, я идиот! Зачем я все это… Я пойду. Прости, пойду…
Он вскакивает и направляется к двери.
Лена смотрит на его согбенную спину. В ее глазах – и обида, и боль, и гнев, но и сочувствие. Лёдя открывает дверь. Лена негромко вскрикивает:
– Стой!
Лёдя останавливается, медленно поворачивается.
– Ну и куда же ты так пойдешь? – спрашивает Лена.
– Как? – не понимает Лёдя.
– Так… – Лена указывает на его ноги – в домашних тапочках.
Молодую советскую страну воспевали молодые советские поэты. Огромные аудитории собирал пламенный трибун Владимир Маяковский, читали с эстрады свои стихи Михаил Светлов, Эдуард Багрицкий, Иосиф Уткин, Александр Безыменский… Поэты были вместе со своей страной и в борьбе, и в труде, и в радости, и в горе. Когда в морозном январе 1924 года из жизни ушел Ленин, поэтесса-одесситка Вера Инбер написала, что «стужа над землею такая лютая была, как будто он унес с собою частицу нашего тепла».