Историки Рима
Шрифт:
36. Задержка вышла только из-за Мнестра. Разорвав на себе одежды, он кричал, чтобы Клавдий посмотрел на рубцы от розог на его теле, чтобы вспомнил те слова, которыми он сам же обрек его на полную зависимость от Мессалины. «Другие, — продолжал он, — шли на преступление ради корысти или из тщеславия, я же потому, что не имел другого выхода. Приди Силий к власти, и я первый был бы обречен на гибель». Доводы Мнестра подействовали на цезаря, и он готов был сжалиться над ним, но отпущенники воспрепятствовали этому, уверив Клавдия, что нечего думать о шуте там, где погибло столько знатных мужей, и что не стоит разбираться, охотой или неволей совершал он столь тяжкие злодеяния. Никто не стал слушать и оправданий римского всадника Травла Монтана. Это был скромный юноша, отличавшийся, однако, красивой внешностью; Мессалина неожиданно призвала его к себе, но, равно неукротимая в своих желаниях и своем отвращении, прогнала его после первой же ночи. Жизнь сохранили Суилию Цезонину и Плавтию Латерану — последнему из-за выдающихся заслуг его дяди, 510
510
Стр. 276. Суилий Цезонин— сын доносчика и оратора Суилия. ДядяПлавтия Латерана — Авл Плавтий, покоритель Британии, см. XIII, 32.
37. Между тем, укрывшись в Лукулловых садах, Мессалина делала все, чтобы продлить свою жизнь. Она составляла прошения о помиловании, в которых — столько высокомерной самоуверенности сохраняла она еще в этих гибельных обстоятельствах — выражала надежды на будущее, а иногда и неудовольствие происходящим, и, если бы Нарцисс не ускорил ее смерть, ей удалось бы погубить своего обвинителя. Дело в том, что, когда Клавдий вернулся домой и вовремя подоспевший обед разогнал его дурное настроение, когда вино распалило его, он распорядился пойти и объявить несчастной (говорят, он употребил именно это выражение), чтобы на следующий день она явилась для оправданий. Слова эти показывали, что гнев императора проходит, а любовь возвращается; особенно приходилось опасаться предстоящей ночи и воспоминаний, которые охватят Клавдия в супружеской спальне. Нарцисс быстро вышел и от имени императора приказал центурионам и случившемуся здесь трибуну свершить казнь. Наблюдать за ходом дела и проверить его исполнение поручили вольноотпущеннику Эводу. Опередив других, он первым вошел в Лукулловы сады и увидел Мессалину, лежавшую на земле; рядом с ней сидела ее мать Лепида. Она не была близка с дочерью, пока та была в силе, но не могла не проникнуться к ней жалостью, когда она оказалась на краю гибели. «Не жди, чтобы к тебе явился палач, — убеждала Лепида дочь. — Жизнь твоя кончена, и расстаться с ней — единственный достойный выход, который тебе остается». Но помыслам о чести уже не было доступа в эту подточенную развратом душу, Мессалина предавалась слезам и проводила время в пустых жалобах, пока ворота не распахнулись под натиском солдат и перед ней не появились трибун и отпущенник. Первый молчал, второй осыпал ее отвратительной бранью, достойной только раба.
38. Теперь лишь она поняла, что ее ждет, и взяла поданный кинжал, но руки ее дрожали, оружие скользило, едва касаясь то горла, то груди, пока, наконец, трибун не пронзил ее мечом. Мертвое тело отдали матери. Клавдий обедал, когда ему доложили, что Мессалина погибла — убита или покончила с собой, установить не удалось. Он не задал ни одного вопроса, попросил чашу с вином и продолжал пировать, как обычно. Также и в последующие дни не обнаружил он ни возмущения или радости, ни гнева или скорби, ни одного человеческого чувства, безразличный и к ликованию обвинителей, и к слезам детей. Сенат, со своей стороны, постарался как можно быстрее уничтожить всякую память о Мессалине, постановив стереть ее имя в надписях и разбить ее статуи как в частных домах, так и в общественных местах. Нарциссу присудили квесторские знаки отличия — награда незначительная в глазах человека, ставившего себя выше и Палланта, и Каллиста.
Все эти действия знаменовали торжество справедливости, но привели к ужасным последствиям.
1. Мессалина была убита, и в доме принцепса воцарилось смятение, Отпущенники препирались о том, кто из них сумеет выбрать лучшую супругу императору, не выносившему холостой жизни и охотно подчинявшемуся власти жен. Не менее яростно ссорились и сами женщины — каждая старалась затмить соперниц знатностью, красотой, богатством, дабы показать, что именно она достойна столь почетного брака. Выделялись среди них две — дочь консулара Марка Лоллия, Лоллия Паулина, и Юлия Агриппина, дочь Германика; притязания первой поддерживал Каллист, второй — Паллант; Нарцисс же покровительствовал Элии Петине из семьи Туберонов. Клавдий склонялся то к одному решению, то к другому, в зависимости от того, кого выслушал последним. Наконец, видя, что отпущенники не могут договориться, он вызвал их на негласное совещание и приказал каждому высказать и обосновать свое мнение.
2. Нарцисс напомнил о прежнем браке Клавдия с Элией, о семейных узах, которые их связывают (ибо Антония была дочерью императора от Петины), и особенно долго говорил о том, что, вернувшись к бывшей жене, Клавдий сохранит у себя в доме все как было и избавит Британника и Октавию от преследований мачехи, потому что Элия станет смотреть на них почти как на собственных детей. Каллист доказывал, что Петина слишком долго находилась в положении отверженной жены и непомерно возгордится, если теперь вернуть ее во дворец; насколько разумнее взять в дом Лоллию: она бездетна, не сможет поэтому искать преимуществ для своих детей в ущерб пасынку и падчерице и заменит мать Британнику и Октавии. Паллант, в свою очередь, расхваливал Агриппину больше всего за то, что она введет в семью принцепса внука Германика, благородного отрока, вполне достойного в будущем стать императором, и тем самым объединит в одном доме всех потомков Юлиев-Клавдиев; к тому же, — продолжал он, — нельзя допустить, чтобы женщина такого происхождения, доказавшая свою способность иметь детей, в расцвете молодости, вошла в другую семью и перенесла
3. Доводы Палланта оказались убедительнее других, чему содействовала и привлекательность Агриппины. На правах родственницы она часто бывала во дворце и, наконец, соблазнила Клавдия; опираясь на предпочтение, оказанное ей перед другими, она, даже и не став еще женой императора, уже располагала всей властью супруги. Удостоверившись, что брак ее дело решенное, Агриппина начала лелеять еще более обширные замыслы и подготавливать женитьбу Домиция, своего сына от Гнея Агенобарба, на дочери цезаря Октавии. Ради этого ей предстояло пойти на преступление, ибо по воле цезаря Октавия была еще ранее обручена с Луцием Силаном — юношей, и без того пользовавшимся громкой известностью, а теперь, после того как он получил триумфальные отличия и устроил невиданно пышные гладиаторские игры, привлекавшим к себе особенное расположение черни. Но все казалось возможным с принцепсом, который всегда думал то, что ему внушили, и ненавидел тех, кого велели.
4. Вителлий, пользуясь положением цензора, вел себя как ловкий раб. Привыкши безошибочно угадывать, кто сейчас входит в силу, он решил добиться расположения Агриппины и, чтобы помочь ей, выступил с обвинениями против Силана. Сестра последнего Юния Кальвина, женщина очень красивая и весьма распущенная, была незадолго перед тем невесткой Вителлия; на этом он и построил свой донос, представив любовь брата и сестры, пусть недостаточно скромную, но ничего общего не имевшую с кровосмешением, как постыдное влечение друг к другу. Цезарь с тем большей готовностью поверил этому навету, что любовь к дочери заставляла его относиться к зятю с особой подозрительностью. Ничего не зная об этих кознях, Силан исполнял свои обязанности претора, и известие об исключении из сенатского сословия явилось для него полнейшей неожиданностью; эдикт об исключении был издан Вителлием, хотя срок его цензорских полномочий истек и пополнение сената было закончено. Одновременно Клавдий порвал связывавшие его с Силаном узы родства; тот оказался вынужден сложить с себя звание претора, и на оставшиеся дни его передали Эприю Марцеллу.
5. В тот год, когда консулами стали Гай Помпей и Гней Вераний, весь город уже говорил о предстоящем браке Клавдия и Агриппины, а они по-прежнему не решались освятить свои любовные отношения свадебной церемонией, ибо не было известно еще ни одного случая, когда дядя женился бы на племяннице. В то же время кровосмешение приводило их в ужас, и они боялись, что, не будучи освящена браком, их связь может навлечь беду на государство. Колебания длились до тех пор, пока Вителлий не взялся уладить все дело так, как он один был способен. Спросив цезаря, готов ли тот подчиниться велению народа и власти сената, и услышав в ответ, что Клавдий считает себя таким же гражданином, как другие, и не может идти против общей воли, Вителлий велит ему ждать во дворце исхода событий, сам же отправляется в курию и, едва войдя, требует предоставить ему слово вне очереди, в связи с делом высшей государственной важности. «Управление судьбами вселенной, — начал он, — требует от принцепса постоянных и тяжких трудов. В трудах этих ему нужен помощник, который освободил бы его от домашних забот и позволил сосредоточиться на управлении государством. Какого же лучшего помощника можно пожелать суровому цензору, 511 с юности привыкшему не к роскоши и утехам, а к строгому соблюдению законов, чем жену, готовую разделить его горести и радости, жену, которой он сможет доверить самые сокровенные мысли и малых детей своих?»
511
Стр. 279. …суровому цензору…— Клавдий был цензором с 47 по 52 г, н. э.; часть этого срока — совместно с Вителлием.
6. Слова эти вызвали общее одобрение, и сенаторы принялись наперебой доказывать, что принцепсу следует жениться. Тогда Вителлий, искусно вернувшись к началу своей речи, заговорил о необходимости выбрать женщину, которая бы превосходила всех других благородством происхождения, плодовитостью и благочестием. «Вполне очевидно, — продолжал он, — что знатностью рода никто не в силах состязаться с Агриппиной; она доказала, что может иметь детей; поведение ее тоже достойно всяческого уважения. Самое удивительное, что боги как бы предусмотрели наш выбор: Агриппина — вдова, и поэтому принцепс, который никогда не нарушает святость семейных уз, может спокойно соединиться с ней. Разве мы не слышали от родителей о женах, вырванных из семьи сладострастием цезарей, разве не видели их своими глазами? Как все это чуждо скромности нынешнего принцепса! Настало, наконец, время создать порядок, при котором император женился бы по указанию сената и народа. Нам может показаться внове, что дядя женится на племяннице. Но у других народов такие браки встречаются сплошь да рядом, и нет такого закона, который их запрещал бы. Ведь привились же постепенно браки между двоюродными братом и сестрой, прежде у нас неведомые. Обычаи следует сообразовывать с пользой, и то, что сегодня кажется новшеством, завтра станет повседневным делом».
7. Нашлись сенаторы, которые тут же выбежали из курии, крича, что, если Цезарь и дальше будет медлить, они силой заставят его жениться. Сбежавшаяся отовсюду толпа вопила, что такова же воля и римского народа. Клавдий не стал далее ждать и сам вышел на форум навстречу спешившим поздравить его. Явившись в сенат, он предложил принять постановление, на основании которого женитьба на дочери брата считалась бы законной, и распространить его действие также на будущее. Правда, желающих вступить в подобный брак не нашлось; единственным исключением был римский всадник Алледий Север, который, как говорили, решился на это в расчете на благодарность Агриппины.