История абдеритов
Шрифт:
И таким образом у этих грецизирующих фракийцев все было направлено не только против всех видов и степеней прекрасного, но и против коренного различия между хорошим и дурным. Все вело к возникновению того механического безразличия, которым они похвалялись как ярко выраженной национальной чертой перед другими цивилизованными народами; безразличия тем более странного, что оно, вопреки всему, оставляло им способность рассуждать порой о действительно прекрасном весьма причудливым образом, как в этом можно будет скоро убедиться на одном удивительном примере.
Глава третья
К истории абдерской литературы. Сведения о первых драматических поэтах – Гиперболе, Параспазме, Антифиле и Флапсе
При всем очевидном равнодушии, снисходительности, апатии и гедипатии, – называйте как хотите, – абдеритов все же не нужно представлять себе людьми, лишенными всякого вкуса. Ибо и они имели свои пять чувств и притом в полном комплекте. И хотя в силу указанных обстоятельств они находили необыкновенно хорошим решительно все, однако было и такое, что нравилось им больше другого. Таким образом, у них были свои любимые пьесы и любимые поэты, как и у прочих людей.
Во времена, когда у них приключилась маленькая неприятность с врачом Гиппократом, среди множества профессиональных драматургов в Абдере двое пользовались особенно большой благосклонностью публики. Один сочинял трагедии и пьесы, называемые теперь комическими операми; второй, по имени Флапс, – род пьес некоего среднего жанра, от которых зрителю было и не весело и не грустно. Он был изобретателем этих драм, и по его имени они назывались флапседиями.
Первый из них был тот самый Гипербол, о котором уже упоминалось в начале этой истинной и правдоподобной истории как о знаменитейшем абдерском поэте. Он, правда, отличался также и в прочих жанрах. Чрезвычайная любовь к нему земляков обеспечила ему во всем первенство. И именно благодаря такому преимуществу он заслужил высокопарное прозвище Гипербол, настоящее же его имя было Гегесий. Причина, почему этот человек пользовался таким особенным счастьем у абдеритов, была самая естественная на свете, то есть та же самая, по которой он и его творения во всяком другом месте, кроме Абдеры, были бы непременно освистаны. Среди всех поэтов именно в нем наиболее живо проявлялся дух Абдеры с ее глупостями и отклонениями от прекрасных форм, пропорций и линий; именно с ним более всего чувствовали свое духовное родство все прочие; он всегда делал все точно так, как это сделали бы другие, постоянно угадывал их мысли, точно знал, когда и где нужно пощекотать нервы зрителей, короче, поэт в их вкусе! И не потому, чтобы он был чрезвычайно умен или же обладал какими-нибудь специальными знаниями, а исключительно по той причине, что среди всех своих собратьев по Марсию [217] он более прочих был… абдерит! Можно было с уверенностью ожидать, что он всегда истолкует любую вещь самым превратным образом; что он обнаружит сходство между двумя предметами как раз в том, в чем состоит их различие; будет сохранять торжественное выражение лица там, где разумный человек смеется, а засмеется там, где это могло бы прийти в голову только абдериту и так далее. Человек, являвшийся столь совершенным воплощением абдеритского гения, мог, естественно, стать в Абдере всем, чем угодно. Он был также ее Анакреонтом и ее Алкеем, ее Пиндаром, ее Эсхилом, ее Аристофаном, а с недавнего времени он трудился чад национальной героической эпопеей в сорока восьми песнях, названной «Абдериада», к великой радости всех абдеритов. «Ибо, – говорили они, – единственное, чего нам не хватает, так это только собственного Гомера. И если Гипербол напишет свою «Абдериаду», то мы будем иметь сразу в одном произведении и «Илиаду» и «Одиссею». [218] И пусть тогда прочие греки осмелятся смотреть на нас с презрением, если только у них есть чувства! Какой из наших поэтов не смог бы сравниться с греками?»
217
Ироническая параллель к выражению «собратья по Аполлону», т. е. деятели искусства; сатир Марсии осмелился соперничать с Аполлоном в музыкальном искусстве и был посрамлен.
218
Каждая из поэм Гомера состоит из 24 книг, следовательно, поэма Гипербола, задуманная в 48 песнях, оказалась бы равной «по объему» обеим гомеровским поэмам вместе взятым. Виланд иронизирует над многочисленными попытками создания эпических поэм в подражание «Генриаде» Вольтера и «Мессиаде» Клопштока.
Однако главным призванием Гипербола была трагедия. Он изготовил их сто двадцать штук, больших и малых – достоинство уже само по себе выдающееся в глазах народа, который ценил во всем лишь количество и объем. Ибо никто из его соперников не мог похвастать даже и третьей частью этого числа. Несмотря на то, что абдериты из-за выспренности его стиля называли Гипербола своим Эсхилом, он немало кичился собственной оригинальностью.
– Найдите в моих произведениях, – говорил он, – хоть один характер! хоть одну идею, одно чувство, выражение, которые я позаимствовал бы у другого поэта!
– Или у природы, – добавил Демокрит.
– О, – воскликнул Гипербол. – В этом я могу с вами согласиться без особого ущерба для себя. Природа! Природа! Люди постоянно болтают о природе, а в конце концов не знают, чего и хотят. Низменная природа – а ведь ее вы и имеете в виду, – относится к комедии, к фарсу, флапседии, если вам угодно. Но трагедия должна быть выше природы, или в противном случае я и гроша за нее не дам.
Его трагедии отвечали этому идеалу в полной мере. Ни один реальный человек не выглядел, не думал, не чувствовал и не поступал так, как действующие лица Гипербола. Но именно это и нравилось абдеритам, и поэтому из иностранных поэтов они меньше всего любили Софокла.
– Сказать откровенно, – признался как-то Гипербол в одном благородном обществе, где рассуждали на эту тему, – я никогда не мог понять, что находят выдающегося в «Эдипе» или «Электре» Софокла и особенно в его «Филоктете»? [219] Последователь такого возвышенного поэта, как Эсхил, он неизмеримо уступает ему! Аттическая светскость, да, пожалуй, этого я у него не оспариваю. Светскости сколько хотите! Но огненная лава страсти, мысли, озаряющие, подобно молниям, раскаты грома, смерч, сметающий все на своем пути, короче, титаническая сила, орлиный полет, львиный рык, буря и натиск, свойственные истинно трагическому поэту, где они у него?
219
«Эдип» (правильнее: «Эдип-царь»), «Электра», «Филоктет» – заглавия трагедий Софокла (ок. 496–406 гг. до н. э.), сюжеты которых ранее были уже обработаны Эсхилом (525 или 524–456 или 455 гг. до н. э·)·
– Вот что значит рассуждать о деле как мастер! – заметил один из присутствовавших.
– О, в таких делах вы можете вполне положиться на суждение Гипербола! – воскликнул другой. – Ему ли не понимать!
– Он сочинил сто двадцать трагедий! – прошептала одна абдеритка на ухо иностранцу. – Это первый драматург Абдеры!
Тем не менее двум его соперникам, ученикам, посчастливилось поколебать трон царя трагедий, на который возвело Гипербола всеобщее одобрение.
Одному – при помощи пьесы, в которой герой сразу же в первой сцене первого акта убивает своего отца, во втором – женится на своей родной сестре, в третьем – узнает, что сестру родила от него его мать, в четвертом – он сам отрезает себе уши и нос, а в пятом – героя, отравившего мать и удавившего сестру, увлекают фурии в ад при раскатах грома и блеске молний. [220]
220
В этой пародийной фабуле Виланд воспользовался мотивами античной «трагедии рока» («Орестея» Эсхила, «Эдип-царь» Софокла). Но пародия имела злободневный смысл: осмеивалась драматургия так называемых «бурных гениев», к творчеству которых Виланд относился неприязненно (см. с. 227–228). Выше, в реплике Гипербола упомянута «Буря и натиск», пьеса Ц. М. Клингера (1776), давшая название всему литературному течению.
Второму поэту удалось превзойти Гипербола посредством «Ниобы». [221] Кроме множества «Ай-ай! Ой-ой! Увы, увы!» и нескольких богохульств, от которых у зрителей становились волосы дыбом, вся пьеса состояла из чисто внешнего действия и пантомимы. Обе драмы произвели ошеломляющий эффект. Никогда еще со времен основания Абдеры носовые платки не утирали столько слез.
– Нет, это невыносимо, – говорили, рыдая, прекрасные абдеритки.
– Бедный принц! Как он вопил, как он катался по полу!
221
«Ниоба» – так называлась драма Ф. Мюллера, прозванного Мюллер-живописец (1749–1835), писатель «бури и натиска»; драма была опубликована в 1778 г. Ниоба (греч. миф.) – царица Фив, осмелившаяся противоречить Артемиде; в наказание Артемида и Аполлон убили всех четырнадцать детей Ниобы.
– А его монолог, когда он отрезал нос!
– А фурии! – вскричала третья. – Я четыре недели подряд не могла заснуть.
– Действительно, это было ужасно! – соглашалась четвертая. – Но бедная Ниоба! Как стояла она, одинокая, посреди нагроможденных друг на друга трупов ее детей, рвала на себе волосы и посыпала ими еще теплые тела. А затем несчастная бросается на них, словно хочет оживить детей и в отчаянии подымается вновь, вращая очами, подобно пламенным колесам, разрывает себе ногтями грудь и с ужасными проклятьями воздевает окровавленные руки к небу… Нет, такого трогательного зрелища еще не видел свет! Что за человек этот Параспазм, [222] и какой талант надо иметь, чтобы создать такую сцену!
222
Пираспазм (греч.) – «обманщик».
– Ну, что касается таланта, – возразила прекрасная Салабанда, – то мы еще посмотрим. Сомневаюсь, оправдает ли Параспазм надежды, которые на него возлагают. Большие хвастуны – плохие бойцы.
Прекрасную Салабанду считали женщиной, которая ничего не говорила без достаточного основания. И это обстоятельство привело к тому, что «Ниоба» Параспазма на втором представлении и наполовину не произвела прежнего впечатления. Даже впоследствии поэт не мог оправиться от удара, нанесенного ему Салабандой одним только словом.