История Ханны, изменившей судьбу
Шрифт:
Мне часто снилась Красная Слобода, наш дом, сад, школа, синагога. Но дом прабабушки Сарры в таком удручающем виде – никогда, поэтому я постаралась поскорее забыть это мрачное видение. Не смерть, не руины, не пустота вместо балкона должны мне сниться, а Алан. Вечером я засыпала, пытаясь отвлечься от несбыточных мечтаний, надеясь, что сложная комбинация нервных импульсов памяти покажет милого мне юношу. И мне, действительно, показывали. Но даже в своих мечтах я не допускала свиданий с ним, объятий или поцелуев. Сны были целомудренными, как и моя первая любовь.
Вот
Но в то утро я проснулась от отцовского крика. Обычно сдержанный, папа на этот раз был выведен из себя. Он кричал в телефонную трубку:
– Я же вам сказал, что Ханну за вашего сына не выдам! Я не намекал, не ходил вокруг да около, как вы. Я сказал прямым текстом: «Не выдам!» Да причем здесь приданое? Забудьте этот номер телефона!
Я подумала тогда, что этот отказ тоже к счастью. И даже не поинтересовалась, что это был за кандидат в женихи…
Прошел год. Мой роман в сновидениях развивался неторопливо, как в сказаниях из Торы. Хотя иногда я уже волновалась. Для молодых девушек, влюбленных в бесплотные мечты, время бежит с фатальной скоростью. А я не патриарх из Книги Бытия, которому отмерено 800 лет жизни.
…Нас снова пригласили на свадьбу. Женился мой двоюродный брат. Я тщательно готовилась к предстоящему торжеству. Долго выбирала наряд и остановилась на малиновом платье. Женственный силуэт делал меня старше, но я хотела выглядеть взрослой. Платье будто бы состояло из двух частей, превращающихся в костюм. По линии декольте шел темно-рубиновый волан, а юбка была грифельного оттенка.
Увидев в зале Алана, я вздрогнула, словно от удара током – он явился на свадьбу в малиновом галстуке, ровно такого же цвета, как мое платье! Я расценила это как знак и была права. Мы встретились глазами, и ни он, ни я уже не смогли отвести взгляд…
Разумеется, Алан был в курсе, кто я такая, чья дочь. Мы смотрели друг на друга, я – смущаясь, он – с вызовом. Никто из нас не пытался подойти или позволить себе какой-то жест. У нас такое не принято. Полувзоры, вздохи, взмахи ресниц, легкие полуулыбки – это максимум того, что можно себе позволить. Родовые обычаи защищают целомудрие девушек куда лучше, чем благоразумие, которое испаряется, стоит только влюбиться.
Мы не могли познакомиться, пообщаться, дотронуться друг до друга. Повторюсь, у нас так не принято. Мы не могли даже поговорить. И даже в танце не могли быть рядом. У нас просто нет парных танцев! Эх, тоска моя, еврейская лезгинка. Мужчины зажигательно топают, женщины плывут лебедушками. И над всем горит надпись, как в метро: «Не прислоняться!»
Мы общались взглядами и мне, казалось, было этого достаточно. В огромной толпе мы были с Аланом вдвоем…
В ту же ночь я позвонила в Азербайджан Наре. Так поздно набирать было неудобно, но я не могла сдержаться, эмоции переполняли. Я не говорила подруге о своей любви, лишь о том, кто был на свадьбе, но Нара – проницательная женщина – меня отлично поняла.
О моей нечаянной любви узнала не только Нара. Счастье, которое светилось в моих глазах, не давало покоя многим.
Пару дней спустя к нам пришла мамина сестра Алиса. И как бы между делом обронила:
– Люди говорят, Аврум собирается к вам ильчи засылать.
Зачем она это сказала?! Услышав ее, отец почему-то покраснел. Позже я узнала – почему. Папа, конечно, желал мне счастья. Посылая подальше незадачливых сватов, он понимал, что идет нормальный процесс. В пятнадцать лет по нашим обычаям девушке пора уже быть сосватанной. Но отец считал, что статус нашей семьи ниже семьи Аврума. А уж какой нужен статус для невесты Алана? Принадлежать к династии Хасмонеев? Быть потомками царя Соломона?
Наверное, отец побаивался авторитетного Аврума. А может, не считал себя достаточно с ним знакомым. Но нельзя было произносить то, что ляпнула Алиса. Не «люди говорят», а она сама придумала. О, у Алисы были далеко идущие планы. Не уверена, что они включали выдать за Алана некрасивую дочь Алисы Марту. Статус семьи маминой сестры был совсем невысок. А вот навредить нам, сглазить даже самый легкий намек на мое счастье – это для Алисы было бы бальзамом на душу.
Некоторые философы считают чувство зависти двигателем прогресса. Позавидовал человек птице – придумал самолет, позавидовал рыбе – придумал подводную лодку. Но куда легче, комфортнее вредить своим же близким, родственникам, знакомым. Дружить – так против кого-нибудь, помогать – так ради своей корысти. Считается, что зависть – типично женская черта характера. Сильный бьет наотмашь, слабая щиплется исподтишка.
Когда мы жили в Красной Слободе, вынуждены были делить большой дом с семьей папиного родного брата Бориса и его жены Агаты. Хозяйство вели – каждая семья свое. Кухни разные. Обширный подвал для солений и консервации поделили на три части, с нами жили еще бабушка с дедушкой.
Однажды я спустилась в подвал за маринованными виноградными листьями. И вдруг на самой низкой полке в углу (чтобы никто не заметил?) обнаруживаю скомканную бумажку, проткнутую иголками со вдетыми нитками. Вынимаю иголки, разворачиваю бумажку. А там на иврите написаны имена – мамино, папино, мое и сестры Тани. Брат в тот момент еще не родился. Я не могла понять, что это значит, но испугалась. Сердцем почувствовала что-то неладное.
Решилась рассказать об этом только Наре, с которой у меня были доверительные отношения. Маме я не посмела об этом сказать. Нара не на шутку испугалась и шепотом сообщила, что это колдовство, амулет для наведения порчи. Я поразилась, но не поверила: «Кому порчи?» – «Не понимаешь? Тем, чьи имена в записке!» Я догадалась – это дело рук Агаты, жены Бориса.
Она никогда нас не любила, думаю, завидовала. Особенно когда у отца дела пошли в гору, появился доходный бизнес в Баку и Москве. Борис был человеком совсем другого склада, работал за одну зарплату. Жили они хуже. Но ведь папа не людей грабил, не в лотерею выигрывал. Он много учился, умел договариваться с партнерами, изучал рынок, рисковал. Наша семья заслуженно богатела. Но завистливой Агате казалось, что нам черти помогали. Вот она и взялась за колдовство. И никакие тысячелетние традиции иудаистского единобожия, никакие еврейские достижения в выживании «народа Книги» в иноверческом окружении не могли противостоять ржавой иголке с ниткой в руках глупой тетушки Агаты. Мне тяжело было покидать Красную Слободу и Нару. Но от соседства с Агатой я избавилась с облегчением.