История Хэйкэ
Шрифт:
Глава 27.
Часовня на холме
Третьего января было ужасно холодно. Вокруг не было заметно ни огонька. Кромешная тьма заполняла унылые, гулкие постройки монастыря, расползалась по лабиринту открытых галерей с обледеневшими полами. Ночная сырость проникала сквозь ставни и даже стены часовни Каннон на территории монастыря Киёмидзу.
– Тише, тише, мой сладкий… Когда ты в руках у мамы, тебе не о чем беспокоиться. Ты так громко плачешь от холода? Или от чего-нибудь другого?
У основания деревянной стойки близ алтаря,
Токива укрыла в складках своего платья семимесячного плачущего младенца и шептала сквозь слезы:
– Мои груди высохли, а ты плачешь от голода… Куда пропала Ёмоги?.. Скоро она должна вернуться. Успокойся, успокойся, малыш, у меня сердце разрывается от отчаяния.
Молодая мать в тревоге мерила шагами пол часовни, опасаясь, что плач младенца может разбудить спящих сыновей. Как и сутки назад, в этот вечер Усивака снова начал жалобно плакать. Груди Токивы выделяли капли молока, которые едва были способны смочить губы младенца.
Токива, присутствовавшая в монастыре каждый месяц в священные дни Каннон и хорошо известная монахам храма Киёмидзу, укрылась там с детьми и слугами, когда в столице начались боевые действия. Однако распространились слухи, что Киёмори послал воинов, чтобы схватить ее. Напуганные слуги за исключением служанки-няни Ёмоги покинули Токиву. И монахи отказывались иметь с ней дело, несмотря на то что жалели ее. Однако молодой новообращенный монах по имени Коган, увидев страдания Токивы, проникся к ней искренним сочувствием. Он предложил ей укрыться в часовне Каннон, которую верующие посещали довольно редко. Там в последние дни она и скрывалась. Коган тайком принес ей соломенный тюфяк и другие постельные принадлежности, а также доставлял еду, хотя и в таком количестве, которое едва хватало на поддержание жизни в ней и детях.
Впервые в жизни Токива страдала от почти полного равнодушия людей. Во время обеспеченной жизни при дворе, где она была наложницей госпожи Симэко, Токива, чья красота вызывала зависть и пересуды столичных дам, знала только счастье. Ёситомо дал ей любовь и все необходимое для безоблачной радости. Токива не знала никакого другого мужчины, кроме него. Она не знала других забот, кроме служения своей госпоже и ухода за детьми, родившимися от Ёситомо. И вдруг ее бросили как отверженную на милость жестокого мира злобы и мести.
Усивака был беспокойным ребенком с рождения и своим постоянным плачем приводил мать в отчаяние. В дни охоты за мятежниками, когда Токива искала спасения за пределами столицы, у нее пропало молоко. Она была вынуждена кормить младенца пищей, которую тот не принимал. Усивака явно был болен. Мать неистово молилась, чтобы святая Каннон пощадил ее ребенка. Эта благочестивая Токива мало напоминала прежнюю счастливую мать. Обезумевшая от горя и испытаний, постоянного страха попасть в руки преследователей, она мучилась поисками способов сохранения жизни детям. Этому были подчинены все ее помыслы и желания. Растрепанная, с отсутствующим взглядом,
– Это ты, Ёмоги? – спросила она.
– Да, Ёмоги. Я попросила доброго монаха Когана приготовить отвар из размельченного аррорута. Вот он.
– О, замечательно! Давай мне его поскорей. Он так изголодался, что скоро будет не способен даже плакать.
– Глядите, с какой жадностью он принялся за отвар.
– Он пьет отвар без передышки! Подумать только!
При виде голодного ребенка из глаз Токивы вновь потекли слезы. Почему, почему, думала она, молоко из ее грудей не течет столь же обильно, как слезы? Почему вся ее плоть и кровь не обратятся в молоко?
– Госпожа Токива! Он прекратил плакать наконец, не так ли?
Ёмоги забыла сказать госпоже, что с ней пришел и молодой монах.
– О, добрый господин, в этот поздний час я доставила вам столько беспокойства.
– Со мной все в порядке, но случилось кое-что действительно неприятное.
– Что на этот раз?
– Уверен, что вы знаете, в чем дело. В храме распространяется так много сплетен, вам небезопасно оставаться здесь.
– Но что я буду делать, если оставлю это место?
В ответ Коган сообщил: монахи услышали плач младенца и теперь знают, что Токива скрывается в часовне. Говорят, завтра сюда придут воины Киёмори с обыском и Когана обвинят в укрывательстве беглецов.
– Позвольте мне вести одного из ребят, – предложил монах, – Ёмоги возьмет за руку другого, а вы, госпожа, понесете Усиваку.
Перед рассветом они уже шли по холмистой местности у храма Киёмидзу.
До реки их сопровождал Коган. Там беглецов ожидало небольшое судно, отплывавшее в Эгути, расположенное в устье реки Ёдо. Когда Токива, дети и служанка благополучно взошли на борт судна, монах покинул их.
Две девы веселья, ехавшие домой в Эгути, угостили старших детей Токивы сладостями и умилялись:
– Какие чудные дети! И куда вы едете так рано?
– Сердечно благодарю вас. Мы едем к родственникам в Мимату, недалеко отсюда, – ответила Токива.
– Значит, вы нас скоро покинете? Вы едете в гости?
– Нет…
– Тогда, должно быть, ваш дом, как у наших родителей, сгорел во время сражения в прошлом месяце. Мы приехали к ним из Эгути в гости, а теперь возвращаемся назад. Больше всех страдают от войны ни в чем не повинные люди, правда? Какой ужас должны были испытать эти малютки!
– М-ба-а, – произнес Имавака, недовольный тем, что незнакомая женщина поглаживает его по голове. – Мама, гляди! Отовака уже кушает свой колобок! Я тоже хочу есть!
– Прежде чем начнешь есть, поблагодари тетю.
Дети очень понравились девам веселья. Они вынули из бамбуковых корзин и передали малышам еще несколько сладостей. Одна из них даже предложила Токиве кусок шелковой ткани, чтобы завернуть в него младенца.
– Прощайте! – помахали руками женщины детям Токивы, когда она сходила на берег в Мимате.