История Хэйкэ
Шрифт:
– Вот как…
– Да, я думал, что, повзрослев, стану скорее монахом, чем воином, но сейчас…
Мальчик потупил взор. Ясно, что он был знаком с кодексом воина, который гласил, что в плену воинов может рассчитывать только на смерть от рук врагов.
Никогда еще через мост Годзё не громыхало столько карет, как этой весной, – в Рокухару направлялись многочисленные толпы людей, бесчисленные повозки и верховые. Поместье превратилось теперь в настоящий рай для слепней и оводов, беспрерывно
Киёмори начал уставать от бесконечного потока посетителей. Положение при дворе обязывало его проявлять учтивость к титулованным особам, с другими же – перебежчиками и различными искателями протекции – он обращался без церемоний.
– Это уж слишком! – взорвался как-то Киёмори.
Он нетерпеливо стянул придворную одежду и пошел проводить время в семейном кругу.
– Токико, до чего же большое семейство нам удалось создать! А если бы мне пришлось коротать остаток жизни лишь в компании престарелой супруги и чаши с сакэ? Это было бы слишком мрачно на фоне цветения сливовых деревьев! – Киёмори редко напивался до такой степени, но сегодня вечером он набрался прилично, рассчитывая забыться во сне. – Токико, сыграй мне что-нибудь!
– Я? Не смешно ли от меня это требовать!
– Женщина, тебе чуждо чувство прекрасного! Сыграй мне что-нибудь на кото или лютне.
– Разве не вы говорили, что презираете подражательство аристократам?
– Все зависит от времени и обстоятельств. Музыка должна услаждать слух. Это действительно чудо! Принеси мне лютню, и я сыграю для своей старой жены и детей.
Токико принесла лютню, которую несколько лет назад Киёмори подарил советник Синдзэй. Глава дома начал настраивать ее, когда появился слуга, докладывая запинающимся голосом:
– Мой господин, благородный Ёримори желает переговорить с вами. Он ждет, когда вы найдете время для встречи с ним.
Киёмори нахмурился:
– Ёримори? Чего он хочет? Зови его сюда!
Слуга вышел, но сейчас же вернулся обратно:
– Он просит вас встретиться наедине.
– Дурная привычка… Я страшно не люблю всю эту скрытность…
Киёмори осторожно отложил лютню в сторону.
– Ладно. Я скоро приду, – сказал он слуге и вышел из комнаты с ироничной усмешкой.
…Гладкая поверхность реки за открытым окном дальней комнаты дома отражала свет единственного светильника.
– Ёримори, когда ты вернешься домой, постарайся отговорить от этого нашу добрую мать. Лучше ей не вмешиваться в такие серьезные дела. Понимаешь? Женщины неизменно стояли за всеми правительственными кризисами и войнами.
– Но…
– Да? Почему ты смотришь на меня таким образом? Ты разочарован?
– Я понимаю.
– Разумеется, понимаешь. Все обстоит так, как надо.
– Но позволь мне сказать!
– Разве я запрещаю?
– Ты обрушил на меня поток речей, не дав мне вымолвить и слова. Я пришел только для того, чтобы передать тебе пожелание матери. А ты…
– А я просто говорю, что никакие доводы не заставят меня пощадить Ёритомо. Больше ничего я не хочу говорить.
– Итак, ты непоколебим
– Да, и слово в слово. Может, это и жестоко, но что еще я могу сказать, когда она, Хэйкэ, просит помиловать Гэндзи.
– Не пойму, что тебя возмущает. Разве ты не простил военачальника Наритику по просьбе Сигэмори?
– Это было сделано в знак благодарности за его доброту к Сигэмори в то время, когда мой сын начал службу при дворе. Какую услугу оказал сын Ёситомо тебе или матери?
– Никакую. Но она верный последователь Будды и просит тебя о милосердии к ребенку.
– Милосердие? Ты не говорил ей, что мне чуждо подобное чувство?
– Нет, не говорил.
– И глупо поступил! Скажи матери еще одну вещь – Киёмори трудно быть добрым. Пощадив Ёритомо, я подвергну наш род бесчисленным опасностям. Неужели нам нужны новые конфликты?
– Я высказал все и не хочу больше поднимать этот вопрос снова.
– Лучше не приходи ко мне в другой раз с таким нелепым поручением.
Поздним вечером Ёримори отправился домой с тяжелым сердцем. Его ожидала мать с ответом от Киёмори.
– Бесполезно. Он отказался меня слушать. Киёмори в дурном настроении, он словно имеет зуб на ребенка. Он не стесняется в выражениях.
– Причина этого я?
– Кажется, он предубежден и против меня.
– Боюсь, это один из его недостатков.
– Так или иначе, он не должен быть таким грубым.
– Он не обнаружил каких-либо признаков смягчения своего отношения к Ёритомо?
– Лучше не поднимать больше перед ним этого вопроса. Ты только возбудишь и еще больше рассердишь его.
До 13 февраля оставалось несколько дней. Мунэкиё еще не сообщил Ёритомо, что его ожидает. Он ежедневно встречался с подростком. Его привязанность к Ёритомо и жалость к нему соответственно усиливались.
Юноша, редко высказывавший какие-либо пожелания, однажды попросил стражника позвать Мунэкиё. Тот вскоре пришел.
– Мунэкиё, принеси мне сотню маленьких дощечек кипариса и ножик.
– Дощечки и ножик? Что вы собираетесь с ними делать?
– Только что я считал дни. Уже прошел сорок девятый день с тех пор, как умер мой отец. Я хочу вырезать ихай [ 4 ] для него и предложить какому-нибудь храму, чтобы там молились за упокой его души.
– Выполнить ваше пожелание не в моих силах, – произнес Мунэкиё, глубоко растроганный просьбой мальчика. – Заключенному не положено иметь нож. Боюсь, вам придется ограничиться чтением молитв.
4
Ихай – деревянные таблички, на которых пишется посмертное имя и дата смерти; их ставят в домашнем алтаре.