История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц
Шрифт:
Вряд ли в данном случае можно вести речь о «зверином» войске врага, как о преувеличении или иносказании. Достаточно вспомнить средневековые шлемы и доспехи, зачастую имитировавшие звериные черты («рога» у некоторых скандинавских шлемов, «медвежьи куртки» берсерков и т. д., вариантов много). Налицо, по всей видимости, не только и не столько «страх» Торопа и мужество Ильи Муромца, сколько разные типы восприятия реальности новичка Торопа, впервые увидевшего чужое войско, и опытного богатыря Ильи.
В этой связи можно привести замечание В. В. Колесова, сделанное, правда, не на основании эпических материалов: «Чужой и не может предстать в облике человека, поскольку по смыслу древнего слова «чужое» — масса, толпа, нелюди, некое чудовище, чудо». [465]
Любая необычная внешность, одежда из мехов и т. п., является поводом к тому, чтобы подозревать в человеке «нелюдь». Восприятие «чужих» людей аналогично восприятию говорящих животных другого вида, обладающих способностью к оборотничеству, но не обязательно однозначно враждебных.
465
Колесов В. В.
Исходя из этого, можно предположить, что «умычки» невест, по всей видимости, неслучайно происходили у воды — нет одежды — нет чуждого (обычному, то есть «своему») человеку обличья. Цель героя в такой ситуации, как правило, заключается в том, чтобы оставить «нелюдь» в облике «настоящего» человека, помешать человеку-«оборотню» превратиться обратно в «животное».
Брак в былинах приемлем для женщины в том случае, если жених имеет черты «человека», то есть «своего» — прежде всего по внешнему виду (внешность, одежда, отражающая обычаи, род занятий и т. п.). Если же он в глазах невесты по различным причинам — «чужой», «нелюдь», то браку она предпочитает смерть. Так, например, в «старине» (балладе) «про Домну» ее жених обладает весьма уродливой (нечеловеческой) внешностью:
Голова-то у Митрея,Как котел пивоваренной,Да глаза-то у Митрея,Как две собаки…Да и брови-то у Митрея,Как две кошки…Домна Фалалеевна не пожелала стать женой «князя» — «врага» и предпочла смерть. [466]
Узнавание (не человека) происходит также по аномальным чертам поведения — (это можно предполагать уже следующим этапом развития эпического восприятия):
Какой это болван зашел нетесаной,Нашим богам богу не молится, [467] Князю с княгиней поклон не даст! [468]466
Астахова А. М. Былины Севера. 1938. — Т. 2. — С. 632:
Вынимала тут Домнушка …Два ножика булатные,Она тут накололасе.467
Возможно, это оговорка сказителя, поскольку чаще встречается другая формулировка. Пропп В. Я., Путилов Б. Н. Былины:
Образам он нашим, Змей, не молится,Со князьями, Боярами не здравствуется.468
Свод Русского фольклора. № 204.
Это условие (отсутствие характерных черт, характеризующих противника как «человека» и наличие характерных черт «животного») позволяет богатырю, убивая, оставаться в рамках традиционной нормы, обходя, таким образом, по традиции, ритуальный запрет на немотивируемое [469] убийство человека. [470] Соответственно, именно поведение имело ключевое значение для признания «своим» и «чужим» в эпических представлениях о древнерусском обществе.
469
Пропп В. Я., Путилов Б. Н., Былины Т. 1. — 1958. — С. 127:
Я на добрые дела тее благословенье дам,А на худые дела благословенья нет.Поедешь ты путем и дорогою,Не помысли злом на татарина,Не убей в чистом поле крестьянина.470
Древние российские стихотворения собранные Киршею Даниловым, 1958 — С. 92:
То коли ты пойдешь на добрые дела,Тебе дам благословение великое;То коли ты, дитя, на разбой пойдешь,И не дам благословения великого,А и не носи Василья сыра земля!.По-видимому, можно вести речь и о «третьем» этапе эпического восприятия «нелюди», который находит свое развитие в социальных предубеждениях. Так, в частности, богатырь, имеющий низкое происхождение (холоп — приложение к орудию труда, способное говорить), вызывает у своей невесты резкое отторжение, поскольку ее (в качестве жены богатыря) не будут считать за человека (члена ее прежней «касты») — будут называть холопкой, [471] портомойницей [472] (грязные работы, понижение социального статуса). [473] То есть ей не будут кланяться — приветствовать и т. п., как приветствуют «обычных» (то есть для нее единственно «настоящих») людей ее круга общения.
471
Пропп В. Я., Путилов Б. Н. Былины. 1958. — Т. 2. — С. 51.:
«За тебя, Иван, отдать — холопкой слыть».
472
Астахова А. М. Былины Севера. — Т. 1. — С. 27. угроза богатыря:
«Так я возьму тебя в портомойницы».
473
Григорьев А. А. Архангельские былины и исторические песни. — Т. 2. — С. 461.:
«И за им станешь жить ты портомойницей».
Четвертый этап формирования эпического восприятия, который собственно и показывает переход термина «русский» из политической принадлежности к определенному союзу, к сформировавшемуся этническому осмыслению этого понятия в узком смысле «национальности», по всей вероятности, произошел уже в период начала бытования так называемых «исторических песен».
Характерным примером такого (нового) мировоззрения может служить историческая песня («старина») о девушке, бегущей из татарского плена:
Сватались за меня князья да боярины,Так пойду ли я за тебя, за мордовича?…Кидалась красна девица во Дарью-реку,Тонула красна девица, словно ключ, ко дну… [474]474
Пропп В. Я., Путилов Б. Н. Былины. 1958. — Т. 2. — С. 279.
Девушка, за которую сватались «князья да бояре», предпочитает смерть браку с «Мордовичем», который был всего лишь «перевозчиком».
В данном случае мы ясно можем увидеть переходный этап — двойную мотивацию поступка. Первая мотивация заключается в социальном неравенстве между знатной и богатой девушкой и «перевозчиком», вторая мотивация связана с этническим неравенством, поскольку перевозчик детерминируется как «мордович». Бегство происходит фактически «из огня да в полымя» — от неприемлемых по этнорелигиозным соображениям «татар» (девушка бежит в землю «святорусскую», то есть, православную) к неприемлемому по этнорелигиозным и социальным соображениям «мордовичу».
Вместе с тем, в былинах героического цикла можно встретить упоминания о том, кто считается для русского богатыря безусловно «своими»:
«Не бейся со Святогором-богатырем, у этого сама земля-мать через силу носит (вариант — «А Иванищу-Святогору была сила дана господом самим» [475] ). Не бейся с Самсоном Самсоновичем, его дела наблюдают; не бейся с Вольгой Святославичем — этот не силой, а хитростью-мудростью тебя возьмет; не бейся с Микулушкой Селяниновичем — этого земля-мати любит, а остальны богатыри и воины, и враги тебе будут под силу». [476] «Своими» они являются потому, что их сила идет «от Бога», она священна, а потому посягать на них — разбой и святотатство.
475
Соколов Ю. М. Онежские былины. — № 269. — С. 859.
476
Свод русского фольклора. — С. 345–346.
Наиболее полную картину «своих» можно увидеть, ознакомившись с типическим местом «почестного пира» при дворе князя Владимира. Как отмечает И. Я. Фроянов в книге «Былинная история», «Пир в былине, как и в исторической действительности — это общенародный форум, призванный решать важнейшие вопросы общественной жизни». [477]
По выводам П. Д. Ухова, наименование гостей крайне неустойчиво и многообразно, но при этом из 135 взятых им для анализа вариантов, образовалась всего лишь 41 комбинация, а наименований гостей, приглашенных на пир, только 29. [478] Это вельможи, богатыри, бояре, бурлаки, вдовы, вера крещеная, всякое звание, генералы, гости званые, гости торговые, девицы, жены, казаки, калики, князья, короли, крестьяне, купцы, люди торговые, люди посадские, мещане, мир (православный), мужики, наездники, предводители, поляницы, татары, татаровье-улановье, цари.
477
Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история. — С. 116.
478
Ухов П. Д. Атрибуции русских былин. — С. 18.