История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц
Шрифт:
Сакральность в социальной практике всегда очень тесно связана с идеологией, которая отражается в действиях героев эпических и летописных сюжетов.
Таким образом, в перспективе, существует возможность сопоставления не только имен и событий, но также идеологии действий былинных богатырей и «мужей» княжеских дружин. Учитывая, что хронология действий героев письменных источников в целом известна, можно вести речь о соответствии времени действия данных персонажей и периоде сложения эпических песен.
Глава IV. Соотношение контекста и метатекста социальной нормы
4.1 Значение типичности социальной практики в эпосе
4.1.1. Социальный фон эпических сюжетов (социальная статика [799] )
Отношения, связанные с изменением социального статуса, и, как следствие, трансформацией межличностных отношений, сопровождаются пересмотром социальной роли отдельной личности и переоценкой расстановки сил различных социальных страт. Иными словами, личность, сумевшая найти решение важной для общества проблемы, повышает не только свой статус, но и статус социальной группы, к которой она относится. Действия одного становятся образцом поведения для многих.
799
Социальная
Подобная ситуация, по всей видимости, вызывает появление новых ориентиров развития общества и открывает канал групповой мобильности для его социальной группы, поскольку её представителям проще подражать новому образцу престижного поведения. Как следствие, участники социальной практики наряду с именем, в былинах, обычно, получают еще и обозначение первоначального рода занятий. Их эпическое восприятие в основе своей мало отличается от восприятия летописного. Как писал Даниил Заточник, «Аще бо были котлу во ушию златы колца, но дну его не избыти черности и жжения; тако же и холопу: аще бо паче меры горделив был и буяв, но укору ему не избыти, холопья имени [800] ». Даже боярин во втором поколении может иметь прозвище «Попов Внук». [801] Поэтому обозначения выходцев из социальных групп достаточно устойчивы — Илья Муромец всегда «Крестьянский сын», Алеша — «Попович», Вольга — «Княжеский сын», Васька — «Голь» и т. д.
800
Древнерусская литература. М.: Флинта, Наука. 2000. — 584 с.; С.147.
801
Судьич Попов Внук. Боярин Галицкий (1173 г.) ПСРЛ. Ипатьевская летопись. — М.: Языки русской культуры, 1998. — Т. 2. — 648 с.; С. 564.
Дружина Киевского князя, представляющая собой, фактически, единственную реальную силу для воздействия на общество, по-видимому, вынужденно состояла из представителей наиболее влиятельных социальных групп. Борьба за место рядом с князем — это борьба за влияние на общество в целом. Судя по всему, большая часть таких отношений первоначально была локализирована в дружине, представители которой имели новый статус, отличающийся от прежнего (богатыри былин; мужи летописей).
Однако со временем ситуация изменилась.
Герой на определенном этапе осмысливался уже не просто как представитель семьи, рода, племени (которые можно рассматривать в качестве «первичных» социальных групп), но как составная часть профессионально ориентированной группы добивающейся общественного признания своих заслуг, и, соответственно, прав влияния на общественно-политические процессы. Нового статуса при этом он не получал, поскольку не входил в состав новой социальной группы (княжеской дружины), оставаясь в составе прежней социальной страты (эпический сюжет о Ваське — Пьянице (Голи), Калике).
В летописях подобная ситуация фиксируется в отношении ремесленников примерно с конца XII — начала XIII вв. В частности, Б. А. Рыбаков в книге «Ремесло Древней Руси» отметил, что «… в числе лиц, причастных к управлению Новгородом, мы видим представителя ремесленников… Вместе с Добрыней Антонием восставший народ «введоша на сени» двух новгородцев Якуна Моисеевиця и Микифора Щитника». [802]
Упоминание «Щитника» как обозначение принадлежности к социальной группе, и вообще упоминание профессии для идентификации, в Новгороде не имело единичного характера. Согласно Б. А. Рыбакову, это явление прослеживается с 1200 года по упоминаниям ремесленников, погибших в боях за Новгород. [803]
802
Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси. — М.: Издательство АН СССР, 1948. — 792 с. С. 514–515.
803
Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси. — М.: Издательство АН СССР. 1948. — 792 с. С. 516: «1200 — Страшко Серебреник, весец; 1216 — Онтон Котельник; 1216 — Иванко Прибышинец, Опонник; 1234 — Гаврило Щитник, Нежило Серебренник;1240 — Дрочило Нездылов сын Кожевника; 1262 — Яков Гвоздочник; 1262 — Измаил Кузнец».
Таким образом, социальный «фон» былин в целом адекватно отражает состояние древнерусской социальной практики в отношении периода до начала XIII века.
Отразившаяся в былинах социальная практика ремесленников практически не знает, что косвенно показывает время формирования основной части эпоса до 1200 г., с одной стороны, и наличие в обществе более престижных образцов поведения — с другой.
Судя по эпической формуле («типическому месту») идентификации персонажей, существовало сформировавшееся представление о том, какой именно человек (выходец из каких социальных групп) способен достичь наибольшей значимости для общества в определенных исторических условиях эпической социальной практики. В соответствии с этим каждый герой имеет четко очерченные цели, задачи и приоритеты, а также типические места, исключительно характерные (предназначенные) для одного или нескольких сюжетов с участием строго определенных эпических героев.
Так, например, практически только в сюжете «о Вольге» употребляется типическое место «оборотничества [804] »; почти исключительно в сюжете «о Ставре» имеет место типическое изображение работы ремесленников на дому у боярина; [805] только в сюжете «о Дюке» имеется типическое место «пренебрежительного отношения к пище»; [806] только в сюжете «о Казарине» существует типическое место «нелюбви» родителей к сыну. Этот «фон» входит в их (социальные) функции, то есть в состав характерного для упомянутых героев «образа действий», который включает в себя помимо прочего еще и предпосылки для развития сценария именно по такому пути, как наиболее вероятному в сложившейся социальной обстановке.
804
Исключения есть, но они крайне редки, и, скорее всего, имеют случайный характер: «оборотничество» иногда приписывается князю Роману Митреевичу. (Рыбников П. Н. — Т. 2. — № 152. Сюжет о наезде Литовцев).
805
См. также: Астахова А. М. — Т. 2. — № 159. — С. 369–370.:
У меня в дому сидят триста портных мастера…Также сидит триста чоботных мастера…806
См. также: Сборник Кирши Данилова. — М.: 1977. — № 3. — С. 22:
Он верхню корачку отламыват,А нижню корачку прочь откладыват.Таким образом, каждый герой действует на соответствующем только ему социальном «фоне». Данные «типические места» сохраняются, поскольку соответствуют той социальной практике, которая отложилась в сознании сказителей как «норма образа былинного героя» и впоследствии стала эпической традицией.
Вместе с тем, наряду с отличиями «индивидуальными», строго относящимися к конкретному сюжету и, соответственно, одному персонажу, существуют и некоторые характерные черты, объединяющие лишь часть героев. Кроме того, есть «типические места» изображения «фона», свойственные только нескольким героям, но не всем. Так, например, изображение подросткового «хулиганства» мы можем встретить в сюжетах: «О Добрыне», «О Дунае», «О Козарине [807] » и частично в сюжете «О Ваське Буслаеве». [808] Несмотря на сходство ситуации и наличие одинаковых обстоятельств, отношение к подобному «хулиганству» (в социальной практике) в зависимости от сюжетов достаточно сильно отличается. В то время как «хулиганство» в одних сюжетах: «О Добрыне» и «О Дунае» воспринимается как само собой разумеющееся, даже одобряемое поведение, [809] в других сюжетах: «О Козарине [810] » и «О Ваське Буслаеве» можно заметить уже негативное отношение к подобному поведению, [811] которое зачастую открыто называется «разбоем». [812]
807
Григорьев А. Д. Архангельские былины и исторические песни. — СПб.: 2002. — Т. 3. — № 328:
Ишше стал же Козарин как веть трех годов,Ишше стал он ходить да все на юлицу;Он играт-то, фсе ходит да не по-доброму,Он какого же робенка хватит да за руку, —У того же робенка да руку ёторвёт;Он какого же робёноцька вперед пехнёт, —Он того же робёнка да живота лишит.(См. также: указ. записи. № 405.)
808
Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. С. 88.
И стал Васинька на улицу похаживать,Стал с ребятами шуточки поигрывать:Кого дернет за руку — рука прочь,Кого дернет за ногу — нога-то прочь.809
Григорьев А. Д. Архангельские былины и исторические песни. — СПб.: 2002. — Т. 1. — № 359:
А ухватил он дитей да князеневскиех —А он руки у их да из плець повыхватилА тех же детей фсе веть барскиех,А ноги у их он веть повыставил…Итог разбирательства:
— Уш ты ой еси Добрынюшка Микитиц млад!Да садись-ко ты, Добрынюшка, за дубовой стол!810
Астахова А. М. Былины Севера. — Т. 2. — № 221.:
На роду Козарина испортили…Называли его вором и розбойником.811
Григорьев А. Д. Архангельские былины и исторические песни. Т. 1. — СПб.: 2002. — № 56:
Его род-племя да не в любви держал,Отец-матушка да ненавидели.812
Григорьев А. Д. Архангельские былины и исторические песни. Т. 3. — СПб.: 2002. — № 328:
…Он того же робёнка да живота лишит.Ишше тут-то мужикам да за беду стало,За великую досадушку показалосе;Да приходят ко Петру, гостю торговому,Приходят они да фсё веть з жалобой.Отец-мати от Козарина ётпиралисе:«Да у нас не было не вора не розбойницька,Не такого же шиша да подорожного!»Примерно такой же органичной частью «фона», по всей вероятности, можно считать традиционное отсутствие отца у богатырей-«сирот» (Добрыни, Вольги и т. д.), являющееся в социальной практике установлением строго функциональным (другого «отца» кроме князя Владимира у «отроков» быть не должно, практически все остальные социальные связи обрываются). [813] Со временем такое положение сменяется сначала появлением «эрзац-отца» в противовес князю Владимиру («Крестного батюшки» — «Владыки Черниговского» [814] ) у Ивана Гостиного сына, Алеши Поповича, в некоторых случаях также и у Дюка, а затем подчеркнутым наличием родного отца (действующего) у Чурилы Пленковича и Данило Игнатьевича.
813
Возможно, «отречение» от прежнего рода и «усыновление» воина князем является следствием существования обычая кровной мести. Отрок становился младшим членом рода князя, что, вероятно, позволяло избежать мести за него прежним родственникам.
814
См. также перечисление «церковных людей» в Уставе Всеволода; среди них, в частности, попы и их семьи (Алеша Попович), калики (Калика-богатырь), увечные (Илья Муромец).