История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц
Шрифт:
Но персонаж, имеющий зооморфные черты («нелюдь»), способный говорить, может быть не только «врагом», но и «другом» (Бурушко Косматенький, Черный Ворон и т. д.) для других эпических героев.
«Нелюдь», таким образом, это квалифицированный враг, но только в том случае, если не были проведены определенные сакрально воспринимаемые действия ритуального характера (договор в письменном виде, освящение церковью и т. п.).
Так, например, требования князя Владимира к невесте могут включать такие параметры красоты:
А и черны брови, как у соболя,А и ясные очи, как у сокола. [783]Явный намек на «чудесное рождение» невесты, но одновременно в них присутствует неполное соответствие «человеческому», то есть обычному облику.
3.2.6 Эпические представления о сакральности увечья
Одним из последствий такого рода восприятия поведения и внешнего вида является сакральное значение, которое придается в эпосе увечьям.
783
Пропп В. Я., Путилов. Б. Н. Былины. — Т. 1. — С. 306.
Обычно увечье «уродство» возводится в ранг «избранности» богом, так, в частности, В. В. Колесов указывает на то, что: «По неведомым законам логики, сопряженной, возможно, с народной психологией, постепенно сложилось мнение, что именно такие уроды (в церковном обиходе их называют юродивыми) и выражают глас божий…». Исследователь также отмечает: «Физические недостатки как бы гарантировали святость духа — мнение, совершенно невозможное в родовом обществе». [784]
784
Колесов В. В. Мир человека в слове Древней Руси. — Л.: изд-во Л. Ун-та, 1986. — С. 29.
Эпос показывает некоторые нюансы социальной практики, указывающие на недопустимость подобной прямолинейности в воззрениях на увечье (уродство). Весьма показательно в данном случае наличие в былине о Козарине упоминания о том, что его «при рождении испортили», да и поручение князя Владимира богатырю — настрелять ему гусей — лебедей трудно назвать почетным. При этом Козарин воспринимается как вполне типичный богатырь, отличия которого связаны с наличием особых сил. То есть, по-видимому, восприятие было двояким. С одной стороны, аномалии воспринимались как признак «избранности», наличия особых свойств, но с другой — они вызывали страх, так как было непонятно, с какой целью и кем — Богом или Дьяволом они даны (соответственно, во благо или во зло).
Вместе с тем, по-видимому, следует различать врожденные аномалии внешности и приобретенные в течение жизни отличия в облике и поведении.
Так, например, в Ипатьевской летописи ранение князя Игоря в ходе похода 1185 года описывается следующим образом:
«И тако божьим попущением оуязвиша Игоря в руку и оумертвиша шюйцю его, и быс печаль велика в полку его, и воеводу имяхоуть тот напереди язвен быс». [785]
785
ПСРЛ. Т. 2. Ипатьевская летопись. — М.: Языки русской культуры, 1998. — 648 с.; С. 641.
Судя по всему, восприятие уродства (физического) и увечья были очень близки [786] и связывались с отсутствием «божьей помощи». В этой ситуации Сила происходит от Бога (отсюда молитвы богатырей к Богоматери и т. д.).
Это положение можно рассматривать как тенденцию в развитии общественного сознания, тем более что кроме многочисленных примеров подобного восприятия исхода поединка как «божьей помощи» одному из героев в былинах имеются случаи аналогичного понимания поединков и в период создания «исторических песен»:
786
Так, например, желая показать неполноценность князя Ярослава как харизматического лидера, воевода Святополка говорит следующее: «Что придосте с хромцем сим?» и показывает следствие неправильности их выбора: «А приставим вас хоромы рубити наши», то есть, второстепенный характер власти Ярослава отразится на их статусе аналогичным образом. // Повесть временных лет. Ч. 1. — М.; Л.: 1950. — С. 296.
Она, в свою очередь, обычно связывается с физической и нравственной красотой героя. [788] Илья Муромец, например, всегда молится Богородице в поединке с Подсокольником, после чего говорится, что «силы у старого прибыло», Алеша Попович просит дождя у Бога (и получает его), побеждая, благодаря этой помощи, Неодолище (либо Тугарина, в зависимости от варианта былины).
787
Миллер В. Ф. Исторические песни Русскаго народа 16–17 века. — С. 182.
788
Так, например, в былине «сорок калик с каликою» согрешившая княгиня лежит в коросте, в «сраму».
То есть, исходя из данных положений, можно констатировать, что любое увечье, полученное в ходе ритуала (бой — это тоже особого рода ритуал с сакрально воспринимаемым поединком харизматических лидеров — богатырей в центре внимания социума), «ставит на нем клеймо», приводит к переходу эпического героя, в лучшем случае, в подчиненное положение, а в худшем — к его гибели.
Это восприятие, по всей видимости, отражалось и на повседневной социальной практике, побежденные считаются «виноватыми [789] » (перед Богом). Так, к примеру, в былине о Чуриле и князе, о Василии Буслаеве и т. д., желая показать покорность противников героя, в эпосе говорится, что «головы у них кушаками повиваны»; а Микулушка Селянинович едет вместе с Вольгой за получкою, зная, что мужики: «Кто стоя стоял — тот сидя сидит, кто сидя сидел — тот лежа лежит». Васька Буслаев побеждает своего крестного, выбив ему глаза ударом дубины по церковному колоколу, надетому на его голову, и принуждает тем самым Новгородцев платить ему дань.
789
В былине-песне «Кострюк» отражено следующее:
Царь Иван Сударь Васильевич!Уж мы кой коего поборем,С виноватого чтобы платье снять,Да спустить его нага, как мать родила.(Миллер В. Ф. Исторические песни Русскаго народа 16–17 века. — С. 182.)
Напротив, освобождение, выздоровление увечного человека рассматривается как победа в «ордалии», показывающей правоту героя, своеобразный знак свыше, ставящий личность в более высокое социальное положение. Так, в частности, Илья Муромец, едва встав на ноги, получает стойкий эпитет «старой».
Случаи подобного восприятия нанесения увечья есть и в летописных источниках: приблизительно таким способом Князья Давыд и Святополк попытались лишить владений Василька Теребовльского (он был ослеплен [790] по разрешению веча [791] конюхами и овчухом князей), утверждая свое старшинство. По всей видимости, исполнение казни конюхами и овчухом случайностью не является, поскольку они являлись первыми кандидатами на роль искупительной жертвы в дальнейшем. В былине «о Дунае» иногда встречается типическое место, показывающее их истинную роль и значение в данном ритуале:
790
Подобные эпизоды были и ранее, 1069 год. Князь в Киеве устраивает расправу: «а другие слепиша».
791
Далеко не единичный случай — в 1177 году вече требует от князя Всеволода Юрьевича по поводу плененных им князей: «Любо слепи, любо дай нам». // ПСРЛ. — Т. 2. Ипатьевская летопись. — М.: Языки русской культуры, 1998. — 648 с.; С. 605.
В «исторических песнях», созданных, судя по всему, уже во времена Ивана Грозного, конюхами (ни в чем не виновными) могут без каких-либо сожалений заменить на эшафоте обреченного на казнь человека: [793]
Отвечает Микита Романович:Малюта-палач сын Скурлатович!Сказни ты любимого конюха моево,Окровени саблю вострую,Замарай в крове руки белыя свои,С тем поди к царю пред очи…. [794]792
Пропп В. Я., Путилов. Б.Н. Былины. — Т. 1. — С. 288.
793
В сюжетах: «О добром молодце и худой жене»; «Никите Романовичу дано село Преображенское».
794
Сборник Кирши Данилова. № 45.