История кабаков в Росиии в связи с историей русского народа
Шрифт:
Наконец, одними из последних мер против пьянства были, во-первых, решения городских дум обложить питейные заведения новым акцизом в пользу города, а Санкт-Петербургская дума даже учредила особый комитет для наблюдения за кабаками. Во-вторых, меры, принятые земскими собраниями многих губерний, но о результатах их мероприятий мы ничего не знаем, исключая того, что они, подобно думам, хотели ещё раз обложить налогом патенты для увеличения земских сборов. Правительство совершенно основательно сочло такое обложение излишней роскошью, а земские учреждения на это отвечали, что «мера эта будет иметь следствием то, что приход (земских учреждений) не покроет предположенного расхода, и земские учреждения принуждены будут отказывать правительству в удовлетворении той или другой потребности».
В то же время меры против пьянства принимал и сам народ. Ещё в 1864 году на заводах нижнетагильских, северском, верхнеисетском и ревнинском восемь сельских обществ открыли у себя общественные городские питейные заведения, в которых продажа должна была производиться на капитал общества и в пользу его. В 1866 году в Уфимском уезде на железном заводе Белосельских-Белозерских также состоялся приговор не давать никому разрешения на продажу напитков, и если не будет препятствия от акцизного управления, то открыть три
Ранним утром первого января 1863 года открыла свои действия новая акцизная система, и дешёвая водка, оставшаяся от откупа, окрещена была именем «дешёвки». Народ был счастлив, что дешева водка, столь для него необходимая, и, собравшись перед домом одного откупщика, пропел ему анафему, а своему государю возгласил многолетие. В Шуе на Святках кто-то ходил по трактирам, замаскировавшись в надгробный памятник откупу. Ходячий памятник представлял большой четырёхгранный столб, широкий снизу, узкий кверху, по сторонам его были написаны приличные эпитафии, оплакивающие откуп. На всё, что делалось теперь перед глазами народа, он отвечал своими лубочными картинами: «Похороны откупа, или Славный был покойник!» — «Дешёвка забирает ловко!» — «Пить до дна — не видать добра!» и так далее. А общество между тем кричало, что народ спился, что непременно сопьётся. Но и теперь, как и всегда прежде, далеко не весь народ пьянствовал, а потому хлеб сеялся по-прежнему, портной и сапожник по-прежнему шили платье, и весь мир шёл своим порядком. Но дело в том, что с годами в народе накопилась достаточная сумма надломленных сил, что у многих из народа появилось денег больше, чем прежде, а девать их некуда, как только пропить, и, с другой стороны, оказалось много людей или готовых выпить, или убедившихся, что легче напиться, чем наесться, и вот к кабакам потянулась целая вереница разного люда:
Да, шумно и пьяно! Кабак — без изъяна!Придут они в кабак, выпьют, а закусить нечем, и закусят или ржавой селёдкой, которая продаётся тут же у самого входа в кабак, или, вместо закуски, выпьют ещё раз, во всяком случае выпьют довольно. А в такой стране, где ни в одном простом трактире не найдёшь другого чаю, кроме подкрашенного, водка не хороша; по воскресеньям и праздникам ещё хуже, так что сделалось правилом по воскресеньям водки в кабаках не покупать. В иных местах, как нам хорошо известно, водка попадалась с дурманом. Даже «Биржевые ведомости» заявляли, что «некоторые личности разносят по кабакам какие-то разнообразные примеси». Между тем, по случаю земских и других учреждений, вновь вводимых, то и дело сзывали народ на сходки, а сходки — около кабаков: соберётся народ, потолкуют и выпьют, а когда нет денег, то придумают штраф какой-нибудь с мужика или с бабы. Последствием всего этого было увеличение числа умерших от употребления вина и опившихся до смерти. В 1842 году умерло от употребления напитков, или, по выражению одного отчёта, захлебнулось вином, 939 человек; больше всего в Москве, и ни одного в Астрахани. По исчислению Заблоцкого, [204] опившихся в 1842–52 годах считалось в 55 губерниях 7562 человека, больше всего в Москве, и меньше всего в Малороссии, где водка была лучше и дешевле и не было кабака.
204
Михаил Парфёнович Заблóцкий-Десятóвский (1816–58), служивший в Министерстве иностранных дел, редактировал «Сборник статистических сведений о России» (1851), для которого написал также статью «О числе жителей в России по состояниям».
По сведениям за позднейшие годы оказывается, что умерших от пьянства в 1855 году было 1423 человека, в 1856 году — 1535 человек, в 1857 году — 1713 человек, в 1858 году — 1774 человека, в 1859 году — 1713 человек. Опившихся в 1863 году и счесть трудно. В Костроме на пространстве 1842–53 годов опившихся было больше всего в 1850 году, именно 37 человек. Затем были годы, как, например, 1852-й, когда опившихся было только 7, в 1853 году — 8; но в 1863 году число их дошло до 179. По отчётам самарского статистического комитета, опившихся в Самаре в 1862 году было 48 человек, а в 1863 году — 192 человека. В Тверской губернии опившихся в 1860 году — 35 человек, в 1862 году — 48 человек, а в 1863 году — 125 человек, в 1864 году — 132 человека; мёртвых тел найдено в 1863 году 158 человек, в 1864 году — 204 человека. Опившихся в Вятке в 1863 году мужчин — 205, женщин — 20, всего — 285 человек. Из них государственных крестьян — 216, женщин — 5; удельных мужчин — 11, женщин — 1; временнообязанных, мужчин — 7; солдат и солдаток: мужчин 12, женщин 3; мещан: мужчин — 9, женщин — 2; заводских рабочих, мужчин — 4; чиновников — 3; духовного звания — 3.
В Рязанской губернии число умиравших от пьянства в 1854 году — 17 человек, в 1855 году — 24 человека, в 1856 году — 26 человек, в 1857 году — 28 человек, в 1858 году — 32 человека, в 1859 году — 23 человека, в 1863 году — 29 человек, в 1861 году — 45 человек, в 1862 году — 48 человек, в 1863 году — 98 человек, и в 1864 году — 117 человек, то есть в последний год умерло столько же, сколько в первые пять лет. По сведениям «Северной почты» о происшествиях только за первую половину 1863 года число жертв преждевременной смерти было 7155 человек, и в том числе от пьянства ежедневно умирало 7 человек. В Курляндии (где свободное пивоварение) и в Украине (в губерниях Полтавской, Екатеринославской и в Бессарабской области) умерших от пьянства не было. В Москве, по отчёту обер-полицмейстера за 1842 год, взято за пьянство мужчин — 6405, женщин — 1319, всего — 7224 человека; по отчёту же за 1863 год: мужчин — 10 000, женщин — 2128, всего — 21 794 человека. [205] Сколько из них и из массы тех, слух о которых не достиг до полиции, умерло от пьянства, — неизвестно; но судя по ежедневным известиям в «Московских полицейских ведомостях» о людях, явно умерших от пьянства, — число их страшно велико.
205
Статистику, приводимую Прыжовым, хочется дополнить цифрами, которые сообщают о положении вещей после написания его книги — в конце XIX и начале XX века, тем более, что А. Ф. Кони, изложивший их в своей статье «К вопросу о нашей борьбе с пьянством» (1915), касается не только прямой смертности от чрезмерного употребления водки, но напоминает о самоубийствах и преступности под воздействием той же водки: «Положение вещей, при котором с 1896 по 1906 год население Русской империи увеличилось на 20 %, а питейный доход на 133 %, причём в последнее время народ пропивал ежедневно почти два миллиона рублей, не могло быть признано нормальным. Необходимо принимать во внимание, что уже в девяностых годах прошлого столетия в Европейской России ежегодно — в среднем — сгорало и умирало от ожогов около тысячи человек, лишало себя жизни и отравлялось по неосторожности свыше 3200 человек, тонуло со смертельным исходом 7300 и опивалось смертельно свыше 5000 человек, причём в числе погибших по первым трём категориям было, без сомнения, значительное число лиц, находившихся в состоянии опьянения или доведённых до самоубийства злоупотреблением спиртными напитками. В это же десятилетие среднее число преступлений и проступков, совершённых в нетрезвом виде, составляло 42 % общего числа, 93 % воинских проступков было результатом чрезмерной „выпивки“, и, наконец, вскрытие мёртвых тел лиц, скоропостижно умерших, давало 57 % умерших от пьянства и его последствий. В одном апреле месяце 1908 года в Петрограде 55 мужчин прибегло к самоубийству, и из них 18 — под влиянием пьянства. Нужно ли поэтому говорить о разрушительном влиянии пьянства на семью, на личную и общественную нравственность?»
Иван Прыжов: литератор между кабаком и революцией
Что можно сказать о человеке, который участвовал в умышленном убийстве? Ну, убийца, соучастник убийства… негодяй, конечно. Такое преступление не относится к редким или исключительным, и на своём бытовом уровне мы, на минуту заинтересовавшись, спросим: Его поймали? И сколько ему дали? И, можем быть, мы выскажем своё одобрение или недовольство решением суда: двенадцать лет? — мало ему присудили; или: что-то слишком много он получил… Наше мнение, как правило, будет отражать настроения, преобладающие в народе в данный период его существования; всему своё время, в том числе время бездумно прощать и время без разбору карать, время горячо обнимать кого попало и время воздерживаться брезгливо от объятий даже в кругу родных, близких и соотечественников…
Отношение к нашему преступнику начинает меняться, когда, проявив любопытство, мы узнаём, что он был не уголовником, зарезавшим ради денег, а литератором, который участвовал в преступлении вроде как по политическим соображениям. Уже избегая слов убийца и негодяй, мы прислушиваемся к оправданиям этого литератора, Ивана Гавриловича Прыжова, что на убийство он вроде как идти не хотел, его как бы вынудили; потом он находился в очень болезненном состоянии, многого теперь не помнит… На следствии и в суде Прыжов давал сбивчивые показания, то и дело сводя разговор к тому, что он всю жизнь изучал народ, и этого уже как бы достаточно, чтобы его оправдали.
Вырос Прыжов в бедности, в детстве был забитым, болезненным заикой… Это, наверно, адвокаты на суде так расписывали, чтобы выдавить слезу у судей и зрителей? Нет, это сам Иван Прыжов так выразился о себе, жалея себя, оказавшегося в гадкой тюремной камере, и ему казалось, что всем в судебном заседании тоже станет жалко, когда они узнают: в детстве он был болезненный, страшный заика, забитый, загнанный, чуждый малейшего развития… Адвокаты, защищавшие Прыжова с подельниками… то есть с товарищами по революционной борьбе, не впадали в такую уж слезливость, но всякими лестными словами и снисходительными характеристиками его выгораживали: один сказал, что Прыжов — добряк, прост, как дитя, другой — что это фантазёр, любящий толкаться между народом без всякой определённой задачи…
То, что Прыжов был прост, — явно не так; он был человеком стеснительным и одновременно крайне самолюбивым, он зло и напористо рвался доказать самому себе и другим — богатым, сановным, самоуверенным и, с его точки зрения, удачливым, — что он пробьёт себе дорогу и возвысится. Его одолевала гордыня. И он, человек, не получивший высшего образования — в силу собственной гордыни и в связи с жизненными обстоятельствами, поставил себе вполне определённую задачу: написать труд исторический, труд многотомный, осветив в нём те стороны русской жизни, от которых наши образованные историки отворачивались, которые нашими образованными учёными, как он считал, презирались. Он напишет о русском крестьянском быте и о низах: о нищих и юродивых, о питухах и кабацких ярыгах… Когда Прыжов уже отбывал свой срок в Сибири, из уст одного либерала прозвучало, что «в лице Прыжова варварски загублена крупная научная сила». Но, извините, Прыжов загубил сам себя, ввязавшись в революционную деятельность; вместо того, чтобы заниматься по-крупному историей, он потратил, он убил много времени на знакомство с низами, а затем на сотрудничество с революционером Сергеем Нечаевым. Он связался с Нечаевым, руководившим кучкой жалких личностей, ободрившихся от того, что назвались революционерами, участниками «Народной расправы». Одно из поручений Нечаева прямо-таки совпало с научными интересами Прыжова: до этого он ходил по кабакам и пил, утешая себя мыслью, что это на пользу задуманному многотомному исследованию, только в питейных домах можно по-настоящему познакомиться с жизнью низов, а затем Нечаев ещё и поручил ему, так сказать, ходить в низы — с революционной целью, и посещение кабаков стало для Прыжова совсем нужным и оправданным делом. Адвокат неправду сказал, что он толкался среди народа без определённой задачи. Задача была. Михаил Альтман, автор единственного обстоятельного исследования о жизни и творчестве Прыжова, писал в 1934 году: