История немецкого литературного языка IX-XV вв.
Шрифт:
— Господа, братья и сестры! Я, как министр, должен вам сказать следующее:
В переживаемый нами исторический момент каждый индивидуум в отдельности должен стремиться быть достойным той высокой народной миссии, ради которой мы и решили созвать сегодня это репрезентабельное собрание. Создание еврейского министерства при нынешнем высокоуважаемом и высокочтимом правительстве является следствием потрясающей участи избранного богом еврейства в изгнании, в диаспоре, так сказать… Благодаря самоотверженному и благожелательно-внимательному великодушию и добросердечию нового правительства, а также
— Пан министр! Молодой человек! А нельзя ли немного покороче и чуточку яснее? — послышался с галерки громкий голос. — Вы лучше скажите нам просто и ясно, когда кончатся погромы и когда дадут нам спокойно жить на свете?..
— Болтает черт знает что! Просто уши вянут!..
Министр опешил, достал из кармана платок и стал вытирать потное лицо.
Вся синагога загудела. Со всех сторон раздавались возгласы, крики. Трудно было разобрать, кто говорит, кто кричит и как удастся успокоить публику.
Но министр быстро овладел собой и, стараясь перекричать всех, продолжал:
— Господа! На что это похоже! Я государственное лицо!.. Это значит, что вы плюете на правительство! Именем закона предупреждаю всех бунтовщиков, что они будут строго наказаны, если не дадут своему министру говорить!.. — Голос у него сорвался. Он сильно закашлялся, побагровел и, уже не обращая внимания на шум, сыпал:
— Я вызову сюда охрану!.. Не забывайте, с кем имеете дело! Я вам не мальчик и нахальства не потерплю! Предупреждаю: если вы не будете вести себя корректно, с должным уважением относиться к своему министру и вообще к нынешнему правительству, я буду вынужден призвать на помощь силу… Большевики вас избаловали, и вы им верите, идете за ними, создаете отряды самообороны. Позор! Стыд и срам!..
Он пропускал мимо ушей оскорбительные реплики по его адресу, по адресу правительства и, словно пробиваясь сквозь туман, кричал:
— Господа! Мы должны гордиться тем, что, слава богу, уже имеем свое специальное, репрезентабельное представительство в правительстве в лице нашего высокого министерства с собственной компетенцией и регламентацией, подчиненное в порядке координации и субординации высшим органам власти и тому подобное… От ваших отрядов самообороны, созданных в некоторых местечках, исходят все беды и несчастья. Наш долг — беспрекословно и незамедлительно сдать оружие, а всех вожаков и сопротивляющихся высочайшему повелению и приказу передать в руки правосудия, на суд нынешнего правительства… Помните, господа и собратья мои, помните нашу старую заповедь: лояльность и подчинение! Подчинение и лояльность! Так и только так, а не иначе, во имя бога и его законов!..
Помните слова своего репрезентабельного министра: там, где еще не распущены отряды, надо разоружить их немедленно и всех бунтарей до единого передать в руки властей для наказания и суда справедливого! Никакой поддержки красным! Помните и детям вашим и внукам скажите от моего имени: нейтралитет, лояльность и подчинение — вот путь к истине, к оздоровлению нашей многострадальной нации…
— Позор!
— Провокатор! Он хочет, чтобы мы, как овцы, пошли на бойню, чтоб не могли защитить свой дом! Позор! Долой его!
— Продажная душа!
— За сколько его купили!
— Заткните ему глотку!
Казалось, шуму и крикам не будет конца.
И тут Хацкель увидел, что приятель его пытается пробиться к возвышению, на котором стоит министр, тоже, видимо, хочет сказать несколько слов. Он ухватил его за полу шинели и сердито прошипел:
— С ума сошел, разбойник! Куда ты лезешь? Не видишь, что ли, какая буча поднялась? Уж если самого господина министра затюкали, так тебя, высунь только нос, на куски разорвут. И к тому же какое тебе до всего этого дело, дурень?
— Не вмешивайся, Хацкель! — ответил кровельщик и, вырвавшись из цепких рук балагулы, двинулся к возвышению, где стоял бледный, как мел, министр со своей свитой и синагогальными служками.
Увидев солдата, все они немного растерялись, но отошли от стола, дав ему дорогу.
— Я тоже хочу сказать пару слов!.. — бросил Шмая министру и его свите и, не дожидаясь ответа, поправил на голове фуражку и громко крикнул в публику:
— Как вам не стыдно, люди? Вы себя ведете, как в корчме. Слова человеку не даете сказать… — кивнул он в сторону смущенного министра. — Это даже невежливо! Сам пан министр пришел с вами поговорить, а вы?..
Услышав такие слова, министр приободрился. А галерка притихла, увидев, что у стола стоит простой человек.
— Вот видите, господа, — громко воскликнул министр, держа пенсне в вытянутой руке. — Постыдились бы солдата-фронтовика!..
Шмая всей грудью налег на стол. Министр, служки и все, кто стоял рядом с ним, отошли в сторону и ждали, пока незнакомый солдат утихомирит разбушевавшуюся публику.
— Я вас спрашиваю, люди добрые, почему вы не даете сказать умное слово? — кричал не своим голосом Шмая-разбойник. — Сам пан министр хочет с вами разговаривать Сам! Он желает вам объяснить кое-что из истории…
— Смотрите-ка, новый крикун заявился!
— Долой с трибуны!
— Хватит!
— Гоните его!..
— Скажи, за сколько купил тебя пан министр?
Поначалу наш разбойник растерялся, а Хацкель даже обрадовался: «Поделом тебе, несчастный кровельщик! Не суйся, куда тебе не положено. Кто ты такой? При чем тут ты?» Но потом пожалел товарища и стал пробиваться поближе к нему, сжав кулаки на случай, если придется пустить их в ход.
А Шмая-разбойник, так и не дождавшись полной тишины, громко продолжал:
— Дайте слово сказать, люди!.. Выслушайте меня, а кричать будете потом. Я внимательно слушал все, что тут говорил господин пан батько министр… Правда, нет у нас, простых людей, такого образования, чтобы понять глубокие мысли его, ученые слова… Очень разумно он тут говорил, так разумно, что мы ничего не поняли… Тут надо было бы проходить университеты или гимназии, а нас никто разным наукам не обучал. Но все же какие-то мысли пришли мне в голову, и я хочу говорить по-простому, по-солдатски. Только не перебивайте…