История Одного Андрогина
Шрифт:
Ему хотелось поскорее сделать это. Чтобы никто не смог его найти, остановить его. Но он медлил. Мысли затягивали его в болота прошлого, которые не отпускали его. Ему вдруг вспомнилось, как в кладовке Синди хранила красные вина. Он надеялся, что за много лет ничто не изменилось. Те, кто снимал этот дом иногда – не выпили его. Он решил спуститься. И нашел бутылку красного вина 40-х годов производства. С горем открыв эту бутылку, он выпил треть на кухне. Наблюдая все вокруг, он говорил успокаивающим тоном:
– Здесь все осталось прежним!..
Начиная рыться в ящиках стола, он нашел кухонный нож, который хотел, но
– Неужто этот дом не был кому-то интересным? – удивлялся Натаниэль, внимая лезвие ножа.
Внешне он был спокоен. Но в душе его творилась немыслимая буря. Его мысли перемешивались между собой. И это было невыносимо.
Сев перед зеркалом, он снова навернул вина с горлышка и стал наносить макияж на свои веки. Он не хотел делать его привычным для себя. Он вспоминал, как это делала Синди. Он хотел ее макияж, словно добивался чего-то. Черные локоны по лопатки у него уже были, словно так и надо было.
– И зачем я их красил? – сказал Натаниэль, глядя на свои волосы, будучи уверенным в том, что сейчас ему так намного лучше.
Вся жизнь пробегала у него перед глазами. Он наносил макияж, а его глаза наливались слезами. Он вспоминал все.
Черным карандашом по верхним векам. Он вспоминал, каким он был в детстве. Капли, собирающиеся в уголках его глаз, не давали ему нанести макияж так хорошо, как хотелось бы.
Черным карандашом под глазами. Он начал вспоминать Гарри. Как он отдался ему за фальшивые документы. Зачем он это сделал? Ему это было так нужно? Он вспоминал Генриха и Маринелли. Как они сделали из него звезду. Он вспоминал Сару и даже Рокси, и думал, что мог бы сделать по-другому, вернуть бы время вспять. В нем накипала ненависть.
– Пошли вы к черту! – психовано сказал Натаниэль, прекратив краситься.
Он стал бешено глотать вино из бутылки. Через пару минут успокоившись, он глянул на себя в зеркало и взял в руки красную губную помаду. Начав наносить ее на свои губы он, вдруг, вспомнил Оливье.
– Ненавижу тебя, стерва! – выкрикнул он резко, бросив помаду в зеркало.
Пожав своими губами, он растер помаду по своим губам более равномерно, после чего он уставился в зеркало со знакомым взглядом. Он не мог оторвать свой взгляд от него. Он видел в нем Синди. И внимая ее образ в зеркале, ему чертовски хотелось разбить его, воткнуть нож в ее сердце. Но его разум охватила паника.
– Почему? Зачем? – стал говорить он зеркалу.
Ему казалось, будто Синди говорит ему оттуда:
– Зачем тебе меня видеть? Что же ты делаешь, Натаниэль?
– Я не желаю тебя видеть! Заткнись! – кричал он сам себе.
– Неправда. Всю жизнь ты хотел только этого!
– Нет! Нет! – истерил Натаниэль.
Образ Синди в его зеркале никак не пропадал.
– Признайся сам себе. Ну же, давай! – говорила ему Синди.
– Я покончу с этим раз и навсегда! – сказал Натаниэль отчаянным голосом, после чего посмотрел на нож.
Он трепетно, но с вдохновением взял его в руку.
– Давай! Попробуй! У тебя кишка тонка!
– Я сделаю это!
– Ты слабак! Ты знал это все это время!
– Я убью тебя!
– Попробуй. Только будь уверен, кого убиваешь.
После данного Натаниэль зашел в мысленный тупик. От отчаяния он допил вино и бросил бутылку об
– За что ты так со мной? За что я стал тобою? Я знаю – я хотел. Но я никогда не думал, что такое возможно. Что можно стать другим человеком. Что ты всегда будешь в моем зеркале. Я слабак. Я знаю. Я никто. Меня никогда не было. Не было Натаниэля Уолкотта. Не было Евы Адамс. – Натаниэль открыл свое лицо и, выдержав паузу, сказал в зеркало, - Никогда не было тебя!
Он опустил руки на колени и взглянул в зеркало внимательнее. Что-то иное он увидел в нем. Словно покаяние лишило его слепоты. Кто это? Неужели он видит себя перед зеркалом? Этого не может быть. Натаниэль не верит в это. Он говорит себе?
Он смотрел в зеркало и видел в нем кого-то незнакомого. И он понял, что никогда не видел себя. Он видел себя лишь будучи ребенком. Теперь же он был в отчаянии.
Это снова повторится. Он больше не хочет видеть Синди. Он не привык видеть себя. Он никого не хочет видеть. Он не знает, кем был он все это время. Натаниэль хватается за нож.
Его дыхание становится тяжелым. Он больше не богочеловек в своих глазах. Больше никто ему не кумир. Ни Синди, ни он сам. Он слишком долго жил не своей жизнью. И от осознания данного его рука с ножом все более дрожала, приближаясь к телу.
Натаниэль смотрел в зеркало и пытался понять. Но понял лишь то, что понимать больше незачем. Ему больше ничего не нужно. Осталось сделать движение рукой. Но это чертовски сложно. Как же это сложно, черт возьми! Натаниэль злился на себя. Даже в этот момент он чувствовал себя слизнем.
С каждым вдохом ему становилось все сложнее и сложнее думать обо всем. Осознавать момент, который может стать последним. Пред его глазами пронеслась вся жизнь. Он хотел заплакать, но в нем больше не осталось слез. Каждая из них казалась ему считанной. Каждое дыхание казалось предпоследним. Ему очень хотелось опустить свои руки и остановиться. Но в этот раз он почувствовал, что должен хоть раз в жизни сделать то, что действительно хочет сделать он сам. Единственный раз по истине победить. Самого себя. И он посмотрел в зеркало так, будто в нем никогда не было такого мучительного озарения. Такого, которое заставило его сказать последние слова в его жизни:
– Я убиваю того, у кого никогда не было сердца! – и со всего размаха воткнул нож в свое сердце.
Он воткнул его так глубоко, что лезвие ножа полностью скрылось в его теле. Изливаясь багровыми реками, Натаниэль чувствовал, как его сердце с невероятной колющей болью прекращало свою жизнь. Его охватили судороги. Он упал со стула и начал биться в конвульсиях. Это была агония сердца, которая выжимала из него последние капли жизни. Болестной, печальной, грустной жизни. Его кровь была такой черной, что казалось, нет больших мучений на земле. И с каждой секундой это мучение уводит его пленника в царство мертвых. Это мучение становится граничить с чем-то бессознательным, нирваной.