История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей
Шрифт:
Элфи убрала кухню, затем в комнате, закрыла кафельную печь. Аги сидела на диване, читала. Мальчики, расстелив на столе старые газеты, вырезали из них картинки.
— Можно немного погулять на площади? — спросили они, увидев Элфи (в отсутствие матери дома распоряжалась Элфи).
«Ишь, чего захотели!» — в другое время ответила бы Элфи. А теперь лишь пожала плечами. Какое ей дело? Ведь скоро они навсегда уедут… Навсегда. И… и вряд ли она увидит их когда-либо. Ее они покинут здесь… Она была нужна только как нянька, да и то лишь здесь, на улице Мурани. В Америке за ними будет присматривать другая. А ведь Америка куда дальше, чем площадь.
— Марш! —
— Зачем ты их отпустила? — выглянула из-за книги Аги.
— Вот и присматривай за ними, — ответила Элфи. — Они же твои братья.
И, чтобы не видеть Аги, вышла из комнаты. Какое ей дело? Она же посторонняя, чужая в этой семье! Сначала еще оставалась какая-то видимость, что она здесь равноправный член семьи, выполняющий обязанности служанки, но теперь уже совершенно очевидно, что она была только служанкой. До сих пор у нее была мать, с которой ее сближала их общая тайна. А теперь? Пришел конец мечтам. Мама с мужем и детьми уезжает в Америку. А Элфи в награду за ее службу оставляет постельное белье… Расплачивается со своей служанкой! И больше она никогда ее не увидит. Ни ее, ни Дунди.
Элфи надела пальто, шапочку и вышла. Нет, назло им — вон из этого дома! Она получила расчет у дяди Шандора и может идти на все четыре стороны. Эти несколько дней, пока дядя Шандор продаст оборудование и инструменты своего зубопротезного кабинета, они обойдутся и без нее. Ей здесь уже нечего делать. Она здесь чужая.
Выйдя на улицу, Элфи в нерешительности остановилась. Она ушла из дому для того, чтобы не быть там, потому что это уже не ее дом. Пойти к бабушке? Ни за что, ни за что! Ведь ее туда послали! Дядя Шандор распорядился: возвращайся к бабушке. Ну уж нет! Ни за что! В его власти прогнать, выбросить ее вон, но не ему указывать, куда идти. Хоть в этом одном будет не так, как он хочет! Чтобы она сейчас шла к бабушке?.. Умоляла ее взять обратно? Да кто она: побитая собака, которую прогнал хозяин, или человек?..
Пойти к отцу?
Трамваи еще не ходили. Говорят, будто на улице Красной Армии на прошлой неделе пытались пустить пятьдесят шестой, но его обстреляли и теперь он опять не ходит. Когда-то доберешься туда пешком? А вдруг их и дома нет? А если и дома, что тогда? Отец даст ей двадцать форинтов или сто… двести. Зачем они ей! Не надо ни двадцати, ни ста, ни двухсот. И тысячи не нужно. Одна откупается от нее постельным бельем, другой — деньгами. Но того главного, что ей действительно необходимо, ни один из них не может дать. Неужели она требует чего-то невозможного? Нет, очень немногого! Ей хочется, чтобы и она была нужна кому-то. Чтобы и о ней заботились. Чтобы кто-нибудь помнил о ее существовании! Чтобы она не чувствовала себя лишней на этом свете!
Отца Элфи не видела с самого октября. От бабушки знает лишь, что он жив и здоров, что однажды, будучи в городе, он наведывался к ней и интересовался, цела ли его дочь. Передал привет, только и всего. На улице Мурани он не бывает, избегая встреч со вторым мужем мамы, с дядей Шандором.
Нет, она не пойдет к отцу. И вовсе не потому, что не ходят трамваи. Просто ей нечего делать у него! Она по горло сыта тем, что ее всегда прогоняют. И к бабушке не пойдет. Пусть ищут. Будет бродить по городу. Ни есть не станет, ни пить, ни спать. Даже вечером останется на улице, когда не встретишь ни одной живой души, потому что запрещено выходить из дому. Лишь изредка гулко застучит по мостовой сапогами рабочий милицейский патруль или какой-нибудь одиночный выстрел взбудоражит настороженную ночную тишину. Пусть ее убьют, все равно никто не станет жалеть, ее жизнь никому не нужна. Пусть арестуют, посадят в тюрьму, она не будет возражать, ей совершенно безразлично…
Может быть… ее и искать не станут. Если не вернется домой на улицу Мурани, подумают, что ушла к бабушке, а та еще и не знает, что они собираются в Америку. Им теперь не до нее. Так и уедет мама, никогда не узнав, что стало с нею. А бабушка, может быть, подумает, что они взяли ее в Америку.
Ей всегда причиняло боль сознание того, что у нее нет родного дома, но так остро, как сейчас, они еще никогда не чувствовала себя бездомной. Казалось, исчезни она, и никто не заметит, все будет так, словно ее и не было на этом свете.
По привычке она свернула в сторону крытого рынка, ведь здесь ей приходилось бывать чаще всего. По этой улице она каждое утро спешила с кошелкой, сумкой и оттуда тащилась домой.
В ворота рынка сплошным потоком входили и выходили люди, от них рябило в глазах. У самого рынка, на грязной площади, — свежие могилы. Здесь, недалеко от овощных рядов, похоронили убитых во время недавних боев.
До сих пор ей как-то не удавалось внимательно осмотреть могилы — она ведь всегда спешила. Теперь подошла к ним вплотную и осмотрела все подряд. На некоторых даже лежали цветы, ведь все похороненные здесь жили в этом же районе. Значит, их родственникам недалеко носить цветы. Бабушка рассказывала, что здесь похоронена девушка, которая жила совсем рядом с нею, в соседнем доме. Ее убили на площади Ференца Листа, когда она несла домой хлеб. Несколько дней труп ее лежал на площади, даже хлеб никто не взял. Потом кто-то догадался покрыть убитую серой оберточной бумагой.
Какая она из себя, как звали ее? Элфи не знает, Бабушка тоже. Она, Эльвира Варга, тоже во время боев носила хлеб, даже помогала продавщицам из продмага. В нее тоже могла угодить шальная пуля, как в эту девушку. И тогда она лежала бы здесь, возле рынка, и на ее могиле было бы написано: «Эльвира Варга, 15 лет от роду». И люди иногда останавливались бы возле ее могилы и жалели, что она так рано умерла. А ей уже было бы безразлично, что они думают. Тому, кто умер, все равно. Он не услышит ни шума, ни разговоров на рынке.
Над площадью нависла декабрьская холодная мгла. Здесь пострадал всего один дом, причем еще не достроенный. Как странно! Еще не построен, а уже наполовину разрушен. Снаряд разворотил недавно выложенные кирпичные стены. Из груд развалин торчат бревна и доски, валяются ящики с раствором. Вокруг стоят старые, почерневшие от времени дома. На некоторых из них — следы ран, полученных еще во время осады. Потому что пробоины заделывали на скорую руку, чтобы в домах можно было жить, не особенно обращая внимание на красоту. Но, тем не менее, они стоят, прочные стены их хранят тепло домашнего очага, на окнах занавески, люди создают себе уют.
Только ей, Элфи Варга, не найти уюта ни в одном доме Будапешта… Ее никто не ждет. Нет уголка, который бы она могла назвать своим. Да, ей негде преклонить голову. Она вроде того недостроенного дома. Он еще не готов, но уже разрушен в результате прямого попадания снаряда.
В ворота рынка с шумом и грохотом въехала грязная грузовая машина. В кузове в пять рядов возвышаются клетки с птицей — курами, гусями, утками. За ней, запыхавшись, бегут женщины, чтобы первыми быть в очереди, где она остановится. Сколько раз бегала и она!