История одного крестьянина. Том 2
Шрифт:
Шовель любил выражаться пространно. Я уже не помню всего, что он говорил, но главное осталось у меня в памяти, ибо если у нас и не появилось нового Дантона, зато в генералах недостатка не было, даже в генералах английских и прусских, русских и австрийских, которые явились топтать нас своими сапожищами. А такого уже не забудешь! И причиной всему была конституция III года.
В тот вечер собравшиеся у нас друзья остались очень довольны: теперь они яснее поняли, что представляет собой наша конституция, и решили время от времени собираться, чтобы потолковать о положении в стране.
А Шовель уже на другой день целиком занялся нашей торговлей: он подробно осмотрел наш товар, узнал, сколько мы получили барыша, сколько задолжали, сколько взяли в кредит.
— Не волнуйся, Мишель! Все, что я куплю, я наверняка продам. Я принял для этого кое-какие меры.
К концу недели мы получили несколько пакетов с небольшими объявлениями, отпечатанными у Жарейса в Саарбурге. Эти объявления, величиной с ладонь, гласили: «Бастьен-Шовель торгует: чернилами, перьями, бумагой и прочими канцелярскими принадлежностями; он же торгует: бакалейными товарами, галантереей и прикладом для военных; отпускает водку и всякие напитки; выдает книги для чтения за тридцать су в месяц и прочее и прочее».
— Послушайте, папаша, — спросил я его, — что же вы собираетесь делать с этими объявлениями? Уж не хотите ли вы разослать людей по деревням, чтобы их расклеить? Вы же знаете, что крестьяне наши почти поголовно неграмотны. К чему же такие расходы?
— Мишель, — отвечал он мне, — эти объявления сделаны для тех, кто умеет читать. Мы их подклеим с внутренней стороны к переплету книг, которые продаем или даем для чтения; они попадут в самые разные руки и все будут знать, что Бастьен-Шовель продает много всяких товаров.
Здорово это он придумал, и вот целые две недели по вечерам мы наклеивали объявления на книги из нашей библиотеки, на брошюры с текстом «Прав человека» и даже на календари, которые пользовались наибольшим спросом.
Другие бакалейщики, торговцы галантереей и скобяным товаром, а также вином и водкой, видя, что наша лавка всегда битком набита покупателями, удивленно восклицали:
— Да что у них там такое, что весь город бежит к ним, как на ярмарку?
Одни видели причину в том, что лавка наша стоит на углу улицы, другие — что она напротив рынка; на самом же деле успех нам принесли объявления, благодаря которым имя Бастьена-Шовеля становилось известным за три, за четыре лье от Пфальцбурга, равно как и то, чем он торгует. Тогда и другие, видя, как бойко идет у нас дело, начали торговать теми же товарами. Я было возмутился, но папаша Шовель принялся добродушно увещевать меня:
— Да что ты, Мишель, пусть себе! Своей-то головы у бедняг нет, — вот они и стараются нам подражать. А это значит, что мы всегда будем обгонять их. Вот это и называется прогресс, свобода торговли. Если хочешь сам пользоваться свободой, надо, чтоб она была у всех. Мы должны только следить, чтобы какие-нибудь мерзавцы и мошенники не наклеили наших объявлений с именем Бастьена-Шовеля на наркотики — вот этого уже нельзя спускать. Тогда мы подадим в суд, и долго пакостить им не удастся, ибо честные люди, каких бы убеждений они ни придерживались, всегда выступают против мошенников. Потому и существуют суды, потому и уважается правосудие.
Итак, с возвращением Шовеля наша маленькая торговля стала все больше и больше процветать, а между тем зима 1795 года была очень тяжелая: количество ассигнатов все росло, и никто не хотел принимать их.
Директория же выпускала все новые и новые, ибо казна пустовала, а надо было содержать армии, платить жалованье чиновникам, судейским и прочим. Положение было просто отчаянное! Пришлось даже издать декрет, чтобы половину податей вносили натурой: сеном, соломой и разного рода зерном — для нужд армии. Эта мера вызвала сильный ропот: крестьяне, получившие почти задаром лучшую часть государственных земель, теперь и думать об этом забыли, а если им напоминали, то они не желали слушать, — себялюбие и неблагодарность всюду пустили корни. А ведь если разобраться, все шло от глупости, потому что, откажись мы содержать
В ту же зиму Гош усмирил Вандею, которая снова восстала в расчете на прибытие графа д’Артуа. Но этот потомок Людовика Святого и Генриха IV оказался трусом! Высадившись на острове Дье, он, несмотря на все уговоры Шаретта, отказался вступить в Вандею и возвратился в Англию, бросив на произвол судьбы несчастных, которые восстали, чтобы его же поддержать.
Гош разгромил восставших, очистил леса и болота от мятежников и разрешил мирным жителям восстановить свои церкви; он взял в плен Стоффле и Шаретта и расстрелял их. Этим он и прославился.
Затем он точно так же усмирил и Бретань, истребил всех шуанов, а крестьянам сказал:
— Живите спокойно, молитесь богу, растите детей. При республике все свободны, кроме разбойников, которые всем хотят пользоваться, а делать ничего не хотят.
Люди к тому времени в большинстве своем до того устали, до того намучились, что жаждали лишь покоя. В Париже веселились, танцевали, давали праздники, развлекались на все лады. Я, понятно, говорю о членах Совета пятисот, Совета старейшин и Директории, об их женах и слугах. Не раз Шовель, читая об этом, качал головой и говорил:
— Эта Директория плохо кончит, но нельзя во всем винить ее. Люди так настрадались, потеряли столько крови, а те, кто был у власти, оказались такими черствыми и жестокими — и к себе и к другим; они превратили добродетель в такую тяжкую муку, что народ пал духом, теперь уже ни во что не верит и на все махнул рукой. Дай бог, чтобы наши генералы оказались патриотами и порядочными людьми! Ну, кто нынче может изобличить их, потащить в суд, осудить и наказать? То, на что Лафайеты и Дюмурье шли, рискуя жизнью, теперь ни для кого не составит труда.
Очень мы обрадовались, а особенно Сом, когда узнали, что Пишегрю наконец смещен. В Париже у некоего Леметра нашли бумаги, доказывавшие, что он, Тальен, Буасси-д’Англа, Камбасерес [154] , Ланжюине [155] , Инар, главарь бандитской шайки Иегу и многие другие вели переписку с графом Прованским, именовавшим себя в ту пору Людовиком XVIII. По-настоящему — следовало арестовать их и предать суду, как это делалось в прежние годы, но при Директории республика была так слаба, что малейший пустяк казался не под силу простым смертным. У Директории хватало сил лишь на то, чтобы преследовать патриотов, требовавших восстановления конституции 93-го года; против них ополчились все — точно это были преступники, хуже тех, что намеревались продать родину.
154
Камбасерес Жан-Жак Режи де (1753–1824) — французский юрист и государственный деятель, советник Счетной палаты в Монпелье. Член Конвента и его законодательного комитета. В период Директории был членом Совета пятисот и министром юстиции, после переворота 18 брюмера занимал пост второго консула, председателя сената и Государственного совета, после провозглашения империи получил звание архиканцлера и титул герцога Пармского. В 1814 году перешел на службу к правительству Бурбонов. В 1815 году был изгнан из Франции, но в 1818 году получил разрешение возвратиться.
155
Ланжюине Жан-Дени (1753–1827) — французский политический деятель, юрист. Член Учредительного собрания. Член Конвента, примыкал к жирондистам. В период якобинской диктатуры скрывался. В марте 1795 года был возвращен в Конвент. При Директории был членом Совета пятисот. При Наполеоне стал членом сената и получил титул графа. В 1814 году признал правительство Реставрации. Был председателем палаты представителей во время Ста дней. После второй Реставрации — член палаты пэров, примыкал к умеренно-либеральной оппозиции.