История одного крестьянина. Том 2
Шрифт:
Эта группа назначила тогда комиссию из одиннадцати человек для подготовки новой конституции. Все патриоты были в ужасе: это значило, что теперь роялисты установят свои законы.
Новая конституция была принята 17 августа 1795 года и вошла в историю под названием «конституции III года». Прежде всего она провозглашала, что основой порядка служит собственность: тут уж всякому стало ясно, что тот, кто не унаследовал ренты или, вроде Тальена и многих других, не добыл ее иным путем, отныне ничего не стоил. Деньги ставились выше всего — выше храбрости, честности, таланта, преданности родине, выше всех добродетелей.
Далее в конституции говорилось, что депутатов будут выбирать выборщики, а те, в свою очередь, будут избираться по одному от двухсот граждан не моложе двадцати одного года, которые платят прямой налог. А для того чтобы стать выборщиком или депутатом, в свою очередь, надо платить налог, равный стоимости двухсот рабочих дней.
Таким образом по этой конституции три четверти наших бывших депутатов-монтаньяров не могли бы быть избраны. Теперь французский народ должны были представлять лишь те, кто сочувствовал пруссакам и австрийцам в Шампани и роялистам с англичанами — в Вандее. Судите после этого сами, правы ли были Дантон, Марат, Робеспьер и прочие монтаньяры, не доверявшие жирондистам, которые спешили разрушить все, что народ создал с таким трудом.
Эта распрекрасная конституция III года оповещала нас еще и о том, что вместо Законодательного собрания у нас будет теперь два совета: Совет старейшин, состоящий из двухсот пятидесяти членов не моложе сорока лет, и Совет пятисот; что Совет пятисот будет обсуждать и предлагать законы, а Совет старейшин будет принимать их или отвергать; кроме того, вместо Комитета общественного спасения у нас будет теперь Директория из пяти членов — она будет назначать министров и следить за тем, чтобы они выполняли законы, вести переговоры с иностранными державами и приводить в действие наши армии.
Таким образом, эти честные люди, которых принято считать жертвами и которые в 93-м году выдавали себя за преследуемых республиканцев, прежде всего восстановили: 1) право вето Людовика XVI, которое они передали Совету старейшин; 2) должности министров, которых назначала Директория; 3) право объявлять войну и устанавливать мир; 4) разделили граждан на активных и пассивных и утвердили двустепенные выборы, как до 89-го года. Словом, оставалось только посадить во главе страны одного человека вместо пяти директоров, и круг был бы завершен. Уж лучше было бы прямо сказать, что с революцией покончено и что короли, низложенные республикой, одержали над нами верх.
Но страна находилась в столь бедственном положении, что, невзирая на все это, конституция была принята. В Пфальцбурге только Коллен, Манк, Жанти, я да еще пять-шесть патриотов высказались против.
В довершение всех мерзостей реакционеры, засевшие в Законодательном собрании, опасаясь, как бы народ не выбрал в Совет пятисот республиканцев вместо жирондистов и роялистов, издали декрет о том, что две трети членов Совета избираются из членов Конвента. И тут произошло такое, чему от души посмеялись все здравомыслящие люди: эти щеголи и аристократы, вообразившие было, что народ непременно их выберет, вдруг возмутились и принялись кричать, что Конвент этим декретом посягает на суверенитет народа. Сразу проявились и алчность и себялюбие этих молодчиков: им ничего не стоило пойти против своей же партии, раз та не дала им первых мест.
Вся золотая молодежь и богатые лавочники взбунтовались, и Конвент вынужден был призвать на помощь якобинцев и выдать им оружие.
Якобинцы охотно разделались бы с теми, кто травил их с самого термидора, но старые лисицы, засевшие в Конвенте, испугались, как бы якобинцы не перебили их молодых взбунтовавшихся друзей. Правда, старики и молодые тянули каждый в свою сторону, но смертельной вражды между ними не было, старики понимали молодежь: на их месте они поступили бы так же. А посему генерал Мену [149] получил приказ действовать осторожно, щадить заблудшую молодежь. И Мену так пощадил восставших, что, взяв с них слово разойтись, отвел войска.
149
Мену Жак-Франсуа, барон де (1750–1810) — французский политический деятель и генерал. В 1792 году произведен в генералы, сражался против вандейских мятежников, в 1795 году участвовал в подавлении прериальского восстания. Участвовал в египетском походе. Принял там ислам и имя Абд-Аллах. В 1802 году был членом Трибуната. В 1803 году — правителем Пьемонта. В 1808 году генерал-губернатором Тосканы, в 1809 году-Венеции.
Казалось, все на этом и кончится, но восставшие были людьми иной породы: увидев, что войска отходят, они решили, что Конвент боится их, и вместо того, чтобы сложить оружие, вздумали диктовать Конвенту свои условия. Тогда Конвент, к великому своему сожалению, вынужден был заменить Мену Баррасом, генералом, прославившимся 9 термидора, а Баррас избрал своим помощником якобинца Бонапарта, которого Обри, как робеспьериста, уволил в отставку. Человек этот не отличался мягкостью. Он решил, что настала пора свести счеты с господами из секции Лепеллетье и соседних с ней, и тотчас вооружил народ; затем, набрав пушек и снарядов, он повел жителей предместий на буржуа и аристократов, которым порядком досталось от них. Бонапарт без жалости расстрелял их картечью на ступенях церкви Сен-Рок. В Конвенте были крайне опечалены этим обстоятельством, но молодых людей надо было проучить. Пятьсот человек полегло на месте стычки; началось это после полудня, а к девяти вечера все уже было кончено [150] .
150
Этот мятеж происходил 5 октября 1795 года (13 вандемьера).
Вместо того чтобы круто и сурово обойтись с побежденными, как это было в жерминале и прериале, на сей раз Конвент проявил мягкость и снисходительность: расстреляли всего двух бунтовщиков и никто не был сослан. Ведь это же были свои, роялисты, — просто они переусердствовали, пытаясь отхватить побольше народного добра. Как же тут не быть снисходительными! Закрыли, правда, общества, в которых они состояли, — вот и все!
Якобинцы, получив ружья и патроны, могли бы пустить их в ход против Законодательного собрания, но патриотам надоела бойня. Любимцы их лежали в могиле! Кем заменить Дантона, Демулена, Робеспьера, Сен-Жюста? Уж конечно, не Лежандром, Тальеном, Фрероном и им подобными.
Все эти события, происходившие в Париже, привлекали наше внимание, и мы обсуждали их каждый вечер в нашей читальне, пока нас не отвлекло другое: к нашему краю подступала война. Крепость вооружалась, как в 92-м; через город нескончаемой вереницей тянулись войска — пешие, конные, из Альпийской армии, из Вандеи, отовсюду. Главной ареной военных действий снова становились берега Рейна, Мааса и Мозеля. Торговля у нас шла так бойко, что мы еле успевали обслуживать покупателей. И вот однажды, когда я садился в полдень обедать, Маргарита протянула мне письмо.
— Оно пришло сегодня утром, — сказала она. — От какого-то старика из Вандеи. Он просит тебя приехать в Фенетранж повидаться, но у нас сейчас столько работы, что без тебя нам не обойтись.
Смотрю: записка от моего давнего друга — Сома. Его, вместе с их батареей, перебрасывают в Рейнско-Мозельскую армию, под Майнц, и он специально делает крюк в пятнадцать лье, чтобы обнять меня.
Прочитав записку, я побледнел.
— Почему ты не дала мне это письмо в семь часов утра, когда оно пришло? — спросил я Маргариту. — Один из моих самых давних товарищей, человек, рядом с которым я многие месяцы сражался изо дня в день, делает крюк в пятнадцать лье, чтобы пожать мне руку, и не находит меня на месте! Да разве так можно?